Алауди Мусаев
МАХМУД ЭСАМБАЕВ
Автор выражает благодарность за помощь в создании этой книги
В. Ф. Юркину, К. А. Молчанову, А. В. Петрову, К. Г. Фадину, И. И. Цыбульскому, А. А. Аслаханову, X. X. Бокову, М. Б. Гешаеву, В. И. Загороднюку, А. А. Исбахиеву, Н. И. Семенову, X. В. Туркаеву, В. В. Эрлихману, а также безвременно ушедшему Руслану Нашхоеву — другу Махмуда Эсамбаева и исследователю его творчества.
© Мусаев А. Н., 2011
© Издательство АО «Молодая гвардия»,
художественное оформление, 2011
Папаху сбережет тот, у кого под папахой есть голова. Имя сбережет тот, у кого в сердце огонь.
ЖИВОЙ МАХМУД
Вместо предисловия к книге друга
Алауди Мусаев предлагает вниманию читателей популярной серии «ЖЗЛ» новую свою книгу о чародее танца, замечательном сыне чеченского народа Махмуде Эсамбаеве. Писали о нем и прежде, начиная с семидесятых годов прошлого столетия, но многое тогда недоговаривали, уступая угрюмому взору недремлющей цензуры. О великом артисте — восторженные слова, письма зрителей, газетно-журнальные выдержки, а о частной стороне жизни Эсамбаева, о полной его биографии не говорилось, увы, почти ничего.
Теперь иное время, дающее возможность и право говорить об этом замечательном человеке всё, что должно и необходимо исторически и психологически. Это и радует, и заставляет внести в мозаику эсамбаевской судьбы новые цвета, звуки, мысли, чувства — как рожденные открывшимися биографическими фактами, так и запомнившиеся благодаря личному общению.
Отмечу, что искренность нашего великого земляка требовала взаимной искренности. Лицемерить, фальшивить, славословить и лукавить перед Эсамбаевым было пустой забавой. Он — ребенок в душе (примета многих гениев). Махмуда не обманешь, почувствовав фальшь, он тут же становился «инквизитором», «палачом» цинизма и пошлости, халтуры и дешевки. Его добрые, всегда лучащиеся весельем и жизнелюбием глаза мигом становились стальными обнаженными клинками. Его слово превращалось в меч и разило, не различая ни ранга, ни чина, ни национальности, ни возраста, и тут же ставило подлеца любого уровня, зарвавшегося чинодрала и лицемера на место. Так что вблизи Махмуда могли находиться только друзья. Враги смотрели на него издали.
Как рождаются гении? Я задаю себе этот трудный вопрос, как задает его себе и Алауди Мусаев. Вопрос открытый. Загадка. Непостижимо. Мы знакомы с событиями жизни великого чудодея и повелителя танца. Но совершенно напрасны попытки разгадать до конца тайну махмудовского лучащегося, искрящегося, неуловимого дара. Это как явление природы, как смена времен года, как цветение наших священных груш, как рождение человека. Мы, кажется, знаем об этом всё. Но это только чувства, сумбур мыслей. А то важное и непостижимое, то глубинное, что мы называем гениальностью, ускользает из наших очарованных душ. Что это, откуда, как, зачем?
За телесным, очевидным и вроде бы понятным — тайна неуловимого внутреннего и, скорее всего, внеземного. Хотя в облике Махмуда Эсамбаева, в его дивном танце и, конечно, в колоритной натуре горца-чеченца так много земного, из недр, из почвы, от глубоких корней родины великого вайнаха.
Кто объяснит нам, простым смертным, как из тонкой гибкой тростиночки, из мальчугана с живыми, пытливыми, то дерзкими, то лукавыми, а то печальными глазами вырастает гений? Гений красоты — и не злой, а добрый! И что за сила была в этом хрупком несмышленыше, никудышном ученике, осилившем всего-то шесть классов средней школы, у которого были абсолютно непримиримые нелады с математикой, и почему этот чеченский мальчик, будучи уважительным сыном своих родителей (закон гор!), решился сказать своему старому отцу «нет», когда тот объявил, что Махмуд станет юристом, судьей, то есть «человеком серьезной профессии», а не каким-то там плясуном-клоуном.
Мир крестьянства, а особенно горского, где жесткие условия жизни часто диктуют суровость отношений, не очень-то признает эстетику. Красота тут, в горах, аскетичная — выжить бы, а не растрачивать силы на бесполезные танцы. Впрочем, в горах почти всякий танцует, когда выдается минута досуга. Но это не более чем «разминка души», нечто вторичное, необязательное, как брикетик мороженого эскимо, которое горские дети в своих аулах и видеть не видели. А тут мальчишка упрямо твердит: «Я буду танцевать», да еще и наперекор отцу.
Вот загадка гения. Все против, а он танцует и в танце кончиком большого пальца ноги запросто достает до мочки уха. Он высок, строен, музыкален. Слух абсолютный, птица крикнет — Махмуд отзовется чистой нотой в унисон. А поразительная способность движением тела передавать любое чувство! Что это? Откуда?..
Горы скупы на цвета и звуки. Вот стадо пасется, а вон небо хмурится, в сумерки волк завоет душераздирающе, как уходящий в никуда пароход. Это один мир. Дикий, голодный, холодный. Мир Махмуда совсем другой — он полон красок, движения и радости.
Танец… Когда он начал танцевать? А как стал себя помнить, так и завихрился, воспарил. Думал и верил: сейчас взмахнет тонкими, гибкими руками-крыльями и полетит. И ведь полетел, да еще как!.. Вопреки всему и всем.
Когда он узнал, что его танец нравится людям? В семь лет. Махмудик тогда впервые танцевал на свадьбах. Горцы — народ бывалый, суровый, многое повидавший. А тут глядят с удивлением — до чего же красиво танцует этот сын старого Алисултана! Вон как вьется лозиной, вертится волчком, руки-ноги без костей! Даже старики-аксакалы изумленно качали седыми головами, мяли папахи, одобрительно восклицали. Но кто из них, познавших суровый быт гор с резкими переменами властей и погоды, мог угадать, что из этого юного ловкача-танцора выйдет всемирно знаменитый артист?
Не часто, но появляются в мире такие личности, такие творческие натуры, которые не подражают природе — они сами становятся подобны природной стихии.
Вот акын, брякнув двухстрункой, заявляет: «Что вижу, то пою».
Махмуд с детства говорил: «Что вижу, то танцую».
Мог ли отец, видевший в сыне сбившегося с пути «бесполезного плясуна», отпустить Махмуда в совершенно непонятный ему «мир иной», в мир искусства? Да и что такое «искусство», угрюмый, неулыбчивый Алисултан вряд ли знал. «Баловство сытых! — так думал он. — Всё это лишнее! Танцевать умей, но дело разумей».
А Махмуд на воле, среди дикого очарования гор и звонких напевов бурных рек, забывал про стадо и про всё на свете. Он танцевал, а стало быть, жил своей, мало кому понятной жизнью.
Самородок? Абсолютный!
Гений? Безусловно. И вот почему.
Какой-нибудь талантишко повертел-покрутил ногами-руками, потешил себя и честную публику — усердных в труде земляков и вскоре бросил бы «валять дурака», если бы кто-то из старших сородичей цыкнул на него: «А ну кончай дурить, малец; делу время, а потехе час!..» А то и не сказал бы, а просто нагрузил тяжелой работой, с которой не всякий взрослый крестьянин совладает.
Но у будущего гения всё иначе. Творчество, попросту выражаясь, прет из него. И что ему суд людей! Да хоть и уважаемого отца. То, что бурлит внутри несмышленыша Махмуда, больше всего похоже на вулкан. Кто удержит поток огненной лавы?
Идем дальше и выше, читатель, предваряя книгу моего друга Алауди Мусаева, по этой удивительной стезе Махмуда, что вроде крутой горной тропы. Идем и не перестаем удивляться, как удивляется и сам автор книги.
Извилиста, опасна тропа восхождения, особливо к себе самому, к своей удивительной судьбе. Хотя еще не знает будущий великий маг танца — что там такое сидит в нем, что за диво дивное? Ведь самое непостижимое в человеке — его внутренний мир. И это не врата резные, широко распахнутые. Вход в него — узкий и юркий сквознячок, щелочка в чуть приоткрытой потаенной дверце, как хлопающая от дикого ветра форточка: то откроется на миг, пахнув глотком терпкого вольного воздуха, то враз захлопнется с треском. А окрест крутой и дикой тропы восхождения — ущелья, бездонные пропасти, бурелом и отвесные скалы, жесткий, упорный ветер в лицо.