Здесь я увидел детей из всех республик Советского Союза и из множества зарубежных стран. Светловолосые и смуглокожие, веснушчатые и чернобровые — дети земли, каков бы ни был цвет их кожи, как бы далека ни была их родина, учатся здесь прекрасному искусству балета. И я вновь подумал о том, как велика и благородна страна, которая дарит детям всех народов земли высокую радость — радость танца».
Он умер 7 января 2000 года…
Незадолго до смерти Махмуд пришел в соборную мечеть к Равилю Гайнутдину. Главный муфтий России совершил молитву и благословил поступок — решение сердца Махмуда. Затем был совершен намаз. Махмуд совершил молитву впервые и был счастлив, словно его оставили все болезни и беды.
О том, что было потом, вспоминает генерал Асланбек Аслаханов:
«Получилось так, что я был у Махмуда за день до смерти. Мы о чем-то говорили. Потом он замолчал, посмотрел на меня и очень серьезно сказал: «Знаешь, я скоро умру».
Как, видимо, все люди в таких случаях, я понес привычную оптимистическую чепуху и даже пошутил, что у нас на Кавказе в семьдесят лет человек только превращается из юноши в мужчину. Вспомнил его отца Алисултана (прожившего больше ста лет) и сказал, что Махмуду нужно хотя бы до отцовского возраста дотянуть. Начал рассказывать, как мы с ним скоро вместе поедем в Старые Атаги. Как выпьем там живой воды из Аргуна и он сразу забудет обо всех болезнях и станет молодым джигитом. Махмуд слушал меня, не перебивая, и, кажется, с удовольствием ненадолго вернулся в детство.
Потом вздохнул и снова повторил, что он не шутит и знает, что срок его жизни кончается, поднял худую тонкую руку, не давая мне возразить.
— У меня есть к тебе одна просьба, — тихо сказал он. — Когда я умру, похороните меня в Старых Атагах.
После таких слов возможность увиливать от серьезного разговора и нести жизнерадостную чепуху исчезла.
— Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — На то воля Аллаха. Но я думаю, что тебя не надо хоронить в Старых Атагах, по крайней мере сейчас, пока обстановка в Чечне такая сложная. Пойми, Махмуд, ты человек, которого знает весь мир. После твоей смерти множество людей захотят побывать на твоей могиле. В Старые Атаги они еще не скоро смогут приехать спокойно. Люди любят тебя, и ты любишь людей. Нужно позаботиться о них. Вот почему я думаю, что тебе нужно быть похороненным в Москве.
Махмуд долго молчал. Видимо, ему было трудно расстаться с убеждением, которое он давно обдумал.
— Я, наверное, был плохой мусульманин, — сказал он горько. — Молитв не совершал, постов и заповедей не соблюдал… но и грехов больших за мной, кажется, тоже нет… Будет у меня к тебе большая просьба. Если нельзя мне упокоиться в Старых Атагах, то похороните в Москве, но по мусульманскому обычаю и на мусульманском кладбище.
— Твое слово — закон, — ответил я. — Можешь не сомневаться, все будет сделано, как ты хочешь.
Вот такой был у нас разговор. Самый последний.
На другой день он умер.
Когда Махмуд умер, вышел указ Владимира Владимировича Путина, тогда он был исполняющим обязанности Президента Российской Федерации, о захоронении народного артиста СССР Махмуда Эсамбаева на Новодевичьем кладбище.
Это был хороший указ и выражение самого глубокого уважения к памяти великого танцора. Новодевичье — главное кладбище нашей страны. Знаю, что и Нина Аркадьевна быта этому рада. Ведь если бы Махмуда похоронили на мусульманском кладбище, им уже невозможно было бы оказаться вместе. По обычаю своего народа она должна быть похоронена на армянском кладбище[3].
Я понимал, что если ничего не скажу о нашем последнем разговоре, то всем от этого, кажется, будет только лучше. Но я понимал, что не имею права молчать, и я рассказал о последней просьбе Махмуда. Дискуссия получилась очень сложная и напряженная. Меня поддержали племянники Махмуда, но многие (даже родственники) возражали. Они считали, что нельзя отказываться от высокой чести захоронения на Новодевичьем кладбище, тем более что там еще ни один чеченец не был похоронен. Иосиф Кобзон долго обижался на меня. Валентина (??) Ивановна Матвиенко, очень любившая Махмуда, тоже выступала за Новодевичье.
Мне было очень тяжело. Я попросил о встрече Юрия Лужкова и рассказал ему о последнем разговоре с Махмудом. Юрий Михайлович предложил похоронить Эсамбаева на мусульманском кладбище, что возле Донского монастыря. Кладбище это уже закрыто, хоронить там можно только родственников в общих могилах. Юрий Михайлович предложил мне пойти на это кладбище и выбрать подходящее место для могилы Махмуда. Я такое место нашел прямо на главной алее. Там, как нарочно, было оставлено подходящее пространство.
Юрий Михайлович сказал мне откровенно, что считает захоронение Махмуда не на Новодевичьем кладбище ошибкой. Но возражать не стал. Сказал — разрешение будет.
Семь человек, постоянно сменяя друг друга, копали могилу. К шести утра всё было готово.
Всё, о чем я рассказываю, происходило в течение одних суток. К четырем утра приехал председатель Совета муфтиев России, шейх Равиль Гайнутдин, с ним прибыли все нужные люди, и похороны были организованы по полному мусульманскому обряду.
Прощание проводилось в концертном зале «Россия», который Махмуд очень любил. Присутствовал муфтий, велась служба, люди проходили бесконечной чередой, прощались. Гроб был поставлен на возвышении. Там лежала кавказская бурка. Никаких цветов в гроб по нашему обычаю класть нельзя. Венки и цветы складывали у подножия гроба. Было много выступающих. От правительства, Госдумы, театров, филармонии. Выступали известнейшие артисты и простые зрители.
Это были похороны, достойные великого человека.
Нам звонили со всего мира. Множество чеченцев, ингушей, дагестанцев, вообще людей с Кавказа радовались тому, что Махмуда Эсамбаева похоронили, как положено, по мусульманскому обычаю. Теперь мы, его близкие и друзья, все великое множество людей, любивших его волшебное искусство, знаем, что там, куда он ушел, ему хорошо. Каждый год мы приходим на его могилу и словно бы снова встречаемся с ним.
Такого человека, как Махмуд Эсамбаев, мне больше не приходилось встречать в жизни. И если начинаешь вспоминать, то нет конца воспоминаниям…
Моя мама его очень любила. У нас есть национальное блюдо, халтмиш называется — кукурузные лепешки. Творог со сметаной размешиваешь, макаешь туда эти лепешки и ешь, запивая бульоном кукурузным. Обычная еда бедных людей. Вот это народное блюдо Махмуд любил больше всего и, когда приходил к нам, сразу спрашивал: «Халтмиш готов?»
И мама говорила: «Конечно, готов, садитесь за стол, сынки мои».
Махмуд был неповторим. Каждый день и каждый час. Он всегда был по-новому интересен.
После одного из лучших своих концертов он сказал, что во время танца вдруг ясно почувствовал, что тело его освободилось от земной тяжести и он может летать: «Я побывал в другом, божественном мире, где свет небесный сиял вокруг. Люди видели только мое бренное тело. Сам я был там».
Я имел счастье смотреть его танцы из-за кулис и почти всегда думал о том, что во время танца с ним происходит что-то особенное, но в то же время я видел, как он всегда волновался перед выступлением. Это удивляло меня, и я однажды сказал: «Почему ты волнуешься? Тебя так все любят, ты можешь танцевать, как угодно, люди всё равно будут счастливы». «Нет, — говорил он, — они любят меня, значит, должен делать для них только самое лучшее. Я должен не просто станцевать, но подняться на небо».
Помню, Махмуд был уже тяжело болен тогда, но вышел на сцену. Вышел, чтобы поговорить с людьми. Но они всё равно ждали танца. Понимая это, он начал танцевать. Сил его хватило только до половины. Однако он достойно и красиво завершил сокращенный вариант танца, как всегда, до земли поклонился зрителям, вышел со сцены за кулисы и… только тут потерял сознание.
Это было. Это видели многие, видел я сам…