Тогда он еще продолжал выступать. И никто, кроме близких и друзей, не знал, что нередко после концерта (я видел это!) его выносили из-за кулис на руках.
Перетрудился? Недоедал? У него был, как он сам говорил, вечный пост перед вечным воскрешением. Но в это же время были и другие его состояния, и другие признания. Об этом вспоминают самые близкие его друзья, ощутившие волшебную магию его последних танцев, о которых он сам говорил с эдаким боковым и коротким взглядом, как бы брошенным из-за кулис. Рассказывал, не скрывая удивления:
— В пик выступления, на изломе реального и нереального, я терял ощущение времени и пространства, мое тело лишилось земного притяжения, и я стал парить, как лермонтовский Демон в бесплотном небесном эфире. Теперь я знаю, что есть другой — божественный мир. Благодарение Аллаху, что этот мир открылся мне!
Энергетика, аура, иные измерения — вроде бы заигранные нынче слова. Но они работают и объясняют многое. Важно понять — откуда, из чего, из каких здешних и нездешних сил и состояний все это исходит. Зов предков, корни — да. Особенно у тех, кто эту энергию предков концентрирует в сердце, мыслях, воле, судьбе. Отсюда этот заряд невероятной силы и ослепительное свечение. Воздействие гения на людей удивительно.
Пример? Прочитал книгу Толстого, закрыл, а его гений остался, преображая тебя. Литературные образы становятся твоими близкими и дальними родственниками, друзьями и врагами, небесными святыми, лютыми врагами. Книга захватывает, преображает тебя, становится второй жизнью, равной первой, сотворенной Всевышним. Дух гения входит в каждую твою клетку.
Не надо долго объяснять, что такое Лев Толстой. Открой любую его книгу, в любом месте — и ты не оторвешься от нее до самой последней строки, до конца, потому что не сможешь жить, не узнав, что было дальше.
Как? Почему? Книжное слово становится живым, волнуя, будоража.
Мы говорили с Махмудом об этом (мы много о чем «эдаком» говорили с ним); он читал много, у него была чудесная (в смысле подбора, а не количества томов) библиотека. Он весь вечер мог говорить о горькой правде толстовского «Хаджи-Мурата».
— Неужели нынешние власти и их военные слуги не читали эту мудрую повесть? Про жестокость колонизаторов и про достоинство горцев?! — спрашивал Махмуд.
Я неопределенно кивал головой. Мне не хотелось перебивать его мысли.
— Верно, дело в цене победы. Для политиков жертвы неважны, для них это всего лишь цена достижения поставленной цели, — говорит он задумчиво… — Да, знаешь… — Он резко меняет интонацию. — Помнишь, ты дал мне прочитать книгу с письмами Льва Толстого?
Я сказал, что не дал почитать, а подарил.
— Да, да, подарил… так вот, я всю ночь читал эти письма Толстого… и вдруг почувствовал, что он здесь. Я долго приходил в себя, озираясь. Мне было и радостно, и страшно. А если он правда здесь и сейчас заговорит со мной, что я смогу ответить?.. Я не спал до утра…
Вот как действуют на нас гении. Обычное необычное дело. Но как писателю удается столько всего вложить в слово? Столько, что это становится даже больше чем жизнь…
Пауза. Махмуд подходит к окну.
— А когда я был в гостях у Семена Гейченко, у этого однорукого хранителя обители Пушкина в Михайловском… я, помнится, рассказывал тебе об этом, о той незабываемой золотой осени… Я ходил тогда по комнатам поэта, по приземистому сараю, где Александр Сергеевич с утра палил из пистолетов в присутствии красивых барышень, страшно (якобы) испуганных и смущенных этим смуглым гением и грохотом его огромных пистолей, я, Муса, душой и каждой своей живой клеткой чувствовал, что Пушкин… чертяка, гений из гениев, здесь! И никуда он не уходил, и никто его не убивал. Гения нельзя убить… — Махмуд вертит указательным пальцем у виска. — Думаешь, небось, что я того?.. У мужика, мол, под старость крыша поехала?..
Я, растроганный монологом, обнимаю его.
— Дай бог, чтобы все были такими безумцами, Махмуд! Ты гений, и твоя красота — страшная сила!
Мне показалось, что он как бы и не слышал меня. Но серьезно ответил:
— Не возражаю. Пусть я буду гением! — Тут он не выдержал и рассмеялся. — Хорошее дело, скажу тебе, Муса, быть гением. Что ни скажешь, все замечательно! — Тут он наконец расхохотался от души, развеселился так, что даже с размаха стукнул кулаками по столешнице.
Услышав шум, в комнату заглянула его жена, Нина Аркадьевна:
— Мальчики, у вас все в порядке? Вы не деретесь?
— Деремся, Нина, деремся… на комплиментах… — отозвался Махмуд, все еще давясь от смеха. — Меня тут Муса обозвал гением, пусть теперь всем это объясняет…
— Господи! И всего-то… — вздохнула жена гения и исчезла в дверном проеме, оставив в нем малый просвет — на всякий случай, вдруг позовет. Махмуд в то время уже тяжело болел. Нина Аркадьевна боялась приступов, а они случались нередко.
Сколько уже лет прошло, а я помню тот разговор до последней черточки и снова слышу смех Махмуда. Он чудесно смеялся, хотя смеяться ему было уже тяжело…
Завершая свое предисловие, скажу, что искренне рад появлению новой книги о Махмуде, с которым я дружил сорок лет. Это не простая книга — она выходит в старейшей и знаменитейшей серии «Жизнь замечательных людей», в том самом издательстве «Молодая гвардия», где в далеком уже 1972 году вышла первая книга о Махмуде Эсамбаеве — «Повесть о танце» Геннадия Пожидаева.
Надеюсь, что не только мои ровесники, но и другие поколения расскажут по-своему о великом чародее и маге танца. Хорошо, славно, справедливо, что мир открыт глаза — глаза души — на этого уникального артиста и человека, которого доселе многие воспринимали банально и вскользь, как колоритную примету советских времен: папаха, модный костюм, тонкая стать, легкая походка и золотая звезда героя на лацкане пиджака.
И все-таки, все-таки и мы, соплеменники и ровесники Махмуда, и последующие поколения вряд ли сумеют разгадать его тайну, непостижимую загадку гения.
…В Шатойском районе Чечни есть родник Эсамбаева.
Место тут удивительно красивое. Самой природой срезана отвесная скала, подернутая мхом. Ручей падает и хрустально дымит. Он живой, он журчит, и тихие эти звуки напоминают далекую музыку.
Махмуд всякий раз останавливался возле этого чудесно поющего источника. Припадал к нему у подножия и черпал пригоршней ледяную, хрустально чистую влагу.
Пил жадно и долго. Поднимал голову, приговаривал: «Вкусно!.. Сок родины!.. Живая сила! Чувствую, как молодею!..»
А где начало родника? Никто не знает. Не раз забирались люди (и сам Махмуд) на вершину скалы, чтобы отыскать исток. Напрасно. Глубоко залегает он. В недоступной глубине. Течет из самого сердца гранитных гор родной Чечни.
Исток увидеть нельзя. Пусть так и будет. Наверное, и не стоит пытаться все разгадывать и объяснять.
Пусть и Махмуд Эсамбаев останется такой же загадкой. Вековечной загадкой гения.
Он был! И он есть!
Душа его соединилась с настоящим, прошлым и будущим миром, а это и есть цель абсолютного жизненного воплощения. И воскрешения…
Живи, Махмуд! Живи вечно!!!
Часть первая
ЛЕЗГИНКА
Глава первая
ПАДА
Это случилось 15 июля 1924 года (некоторые биографы сомневаются и называют 1922 год, но сам герой нашей книги Махмуд Эсамбаев такой дотошности не одобрял), в большом чеченском селе, который называется Старые Атаги. В семье знаменитого красного партизана Алисултана Эсамбаева родился сын. Отцу новорожденного тогда было 79 лет. Матерью мальчика стала молодая женщина по имени Бикату — ей не так давно исполнилось шестнадцать. Для чеченцев такая разница в возрасте супругов не редкость.