Через несколько лет горным паводком обрушилась на Хаджиговшан эпидемия сыпного тифа, унесла десятки жизней и среди них — обоих сыновей Махтумкули, который и сам постоял на краю могилы.
Трудно после всего этого не сетовать на судьбу, трудно удержаться от проклятий, когда мир на твоих глазах превращается в развалины, в жилище сов и нетопырей. А кругом царят произвол и насилие, свистят плети разбойных ханов и беков.
Нет, неизменность — это только на первый взгляд. А в сердцах людских — упование, что наступит когда-то конец черным дням, конец суровому времени, что жестокий хазан[50] судьбы сменится наконец дуновением теплого весеннего ветра.
…Ведя на поводу коня, Махтумкули спускался к реке и думал о том разброде, что творится в мире, о свирепости насилия и произвола, при одной мысли о которых стынет кровь в жилах. Совсем недавно горькими слезами плакал народ, выплачивая непосильные поборы, а правитель Астрабада все никак не утихомиривается. Что ему нужно? Ясно, не на той[51] к себе зовет — либо кони опять требуются, либо нукеры. Снова страдания, снова горе… Проклятые времена Надир-шаха возвращаются, что ли?
А они были действительно проклятыми: ни имущества, ни пристанища не оставалось у людей, вселенная стала вселенским рабством. И все жили верой, что, когда рухнет престол кровожадного шаха, мир озарится светом справедливости, широко распахнутся двери щедрот судьбы, канут в небытие все беды.
Не канули.
Те, кто трясся, заискивал, юлил, падал ниц перед Надир-шахом и лизал у его ног прах, из шакалов сразу превратились в тигров, напялили на себя венцы. В Хорасане — Шахрух, в Ширазе — Керим-хан, в Мерве — Байрамали-хан, в Дуруне — Искандер-хан, в Астрабаде — Мухаммедхасан-хан — и не-счесть. И каждый из новоявленных властителей стремился стать ни больше ни меньше как повелителем повелителей, мнил себя владыкой вселенной.
А в итоге? В итоге новые войны, потоки крови, реки слез. Одни из претендентов на должность владыки вселенной побеждали, другие терпели поражение, но никто из них не думал о народе, о его достатке, его благополучии. Народ нужен был лишь для того, чтобы держать саблю воина или платить поборы…
…Кто-то, проходя мимо, поздоровался с Махтумкули. Он машинально ответил, не заметив, кто поприветствовал его. Ссутулившись, загребая дорожную пыль носками чарыков, он глядел под ноги так выжидательно, словно сама земля могла ответить на бесчисленные вопросы, роящиеся у него в мозгу. "Разве не мы сами посадили на трон Агамамеда Скопца?[52]
А какую корысть извлекли? Ни Ирану, ни Турану жизни не давал. А нынче этот Феттах[53], будь он неладен. Чем он слаще Агамамеда? Черная немочь на весь ваш род до седьмого колена, душегубы!"
На переходе через овраг повстречалась высокая статная девушка с кувшином воды на плече. Она обошла Махтумкули стороной, уступая ему дорогу и не глядя на него.
Сердце старого поэта дрогнуло, что-то забеспокоилось а нем, засуетилось. Неужели стройная, молоденькая девушка пробудила грешные желания? Нет, Махтумкули не принадлежал к числу немощных сладострастников, которые всеми мерами пытаются подогреть остывающую кровь. Он уже перешагнул свое шестидесятилетие, и в душу его, живущую лишь скорбями мира, уже не проскользнет весна, даже заплутав, не вспыхнет всепоглощающий огонь любви к женщине.
Тяжело это — лишиться одного из немногих целительных источников, скрашивающих бренное существование человека. А она ведь была, любовь! И овраг — свидетель и покровитель давних встреч Махтумкули с Менгли. Не потому ли дрогнуло сердце? Ведь как бы ты ни старел, а дни юности не забываются. Да вот же она — стоит напротив, потупясь, и дивная полуулыбка замерла на девичьих губах! Она не поднимает глаз, но лучистый взгляд ее озаряет душу поэта. О, почему так хрупко и недолговечно человеческое счастье! Почему ты, всемилостивый, щедрый на горести и испытания, так скуп на радости для человека?..
Неподалеку послышался говор, и Махтумкули очнулся от воспоминаний. Как и обычно, на берегу Гургена было многолюдно. Переговаривались между собой девушки и женш, ины, плескались на мелководье дети, два старика поили ослов и о чем-то оживленно спорили.
Махтумкули не захотелось присоединиться к ним. Он отошел в сторонку, напоил коня, подтянул подпругу и верхом двинулся в сторону гор, откуда тянуло прохладой и умиротворенностью. "Неужели где-то сейчас идет бойня, льется человеческая кровь? — с горечью и тоской думал он. — Неужто мало ее пролили прадеды, деды, отцы, чтобы тем же страшным делом занимались дети и внуки?"
52
Агамамед Скопец (Ага Мохаммед-хан Каджар) — основатель Коджарской династии в Иране (1794 г.), шах Ирама с 1786 по 1797 год (был убит своими слугами в Шуше после разрушительного похода в Грузию).