Стояла великолепная июльская ночь. На небе не было ни одного облачка, и круглый диск луны сиял во всей своей магической красоте.
С семи часов вечера на горизонте показалась подвижная точка, похожая на одного из тех южных голубей, которые, увлекаемые ветром с берегов Патагонии, носятся над поверхностью моря, то исчезая, то вновь появляясь в волнах, пока их не подгонит воздушное течение в гавань или на утесы.
Точка эта оказалась китоловным судном, быстро приближавшимся к порту. На судне было четверо людей: два матроса, его хозяин, сидевший у руля, и пассажир, закутанный в каучуковый плащ. Пассажир этот был дон Мигель дель Кампо.
— Далеко еще до гавани, Дуглас? — спросил дон Мигель, обращаясь к рулевому и глядя на свои часы, показывавшие полдесятого.
— Нет, дон Мигель, — ответил рулевой с сильным английским акцентом. — Мы скоро причалим к правой стороне форта.
— Какого именно?
— Форта Сан-Хосе.
— Разве там есть пристань?
— Есть, обыкновенная стоянка лодок с военных кораблей.
Действительно, через четверть часа судно подошло к маленькой пристани, совершенно пустой в это время. Дуглас вышел вслед за доном Мигелем на берег и повел его по глухим переулкам предместья. Остановившись перед небольшим домом, англичанин указал на него и сказал:
— Здесь, сеньор.
— Хорошо. Ждите меня в гостинице Пара. Займите там для меня комнату, на случай, если нам придется здесь ночевать.
— Но как вы найдете дорогу по незнакомым улицам, сеньор?
— Меня проводят отсюда.
— Не спросить ли мне сначала, дома ли тот, кого вы желаете видеть?
— Не нужно. Если его и нет дома, я подожду. Идите.
Дуглас удалился. Оставшись один, дон Мигель сильно стукнул два раза дверным молотком.
— У себя господин Буше де Мартиньи? — спросил он у слуги, отворившего дверь.
— У себя, — ответил тот, внимательно осматривая молодого человека.
— Передайте ему вот это.
При этом Мигель дал ему половину визитной карточки.
Слуга взял визитную карточку и остановился в нерешительности, не зная, запереть ли ему дверь под носом у незнакомца, за поясом которого он заметил два пистолета, или рискнуть оставить ее отворенной. Однако осанка молодого человека внушила ему такое уважение, что он не решился оскорбить его выражением недоверия и, не заперев двери, удалился. Через минуту он возвратился и вежливо пригласил позднего посетителя войти.
Дон Мигель разделся в передней, положил там же на стол свои пистолеты, пригладил волосы и вошел в гостиную, где хозяин дома, Буше де Мартиньи, агент французского правительства, читал газету, сидя перед ярко пылавшим камином.
Темные глаза француза, человека еще молодого, красивого и изящного, пытливо впились в благородное и умное лицо дона Мигеля. Наружность молодого аргентинца, очевидно, сильно поразила француза, потому что у него вырвалось восклицание удивления.
— Вы, вероятно, ожидали увидеть в вашем корреспонденте старика? — на прекрасном французском языке произнес сеньор дель Кампо, крепко пожимая протянутую ему руку.
— Да, это правда, — ответил де Мартиньи. — Не угодно ли вам присесть... Ваше имя еще составляет для меня тайну, и потому, извините, я не знаю, как называть вас.
— Эту тайну я вам сейчас открою. Я — Мигель дель Кампо, о котором вы, быть может, уже слыхали от моих соотечественников.
— А! Мигель дель Кампо! Еще бы! Это имя мне давно уже знакомо, хотя я и не знал, что оно принадлежит моему корреспонденту... Я с нетерпением ждал вас после вашего письма от двадцатого числа, которое я получил на другой день.
— Я писал, что буду у вас двадцать третьего числа, сегодня как раз двадцать третье, господин де Мартиньи.
— Вы во всем замечательно точны, сеньор дель Кампо.
— Политические часы всегда должны быть тщательно проверены, без чего рискуешь пропустить удобные случаи, представляемые событиями. Я обещал вам быть здесь сегодня и явился; в полночь же двадцать пятого числа я должен быть в Буэнос-Айресе, и буду.
— Ну, так как же, сеньор дель Кампо?
— Сражение проиграно, господин де Мартиньи.
— О, нет!
— Вы сомневаетесь? — с изумлением спросил дон Мигель.
— Официальных подробностей у меня нет, но, судя по частным письмам, оно не проиграно.
— Следовательно, вы думаете, что его выиграл генерал Лаваль?
— Нет. Я думаю только, что произошло бесполезное пролитие крови.
— Ну, вы в этом сильно ошибаетесь, — возразил дон Мигель.
— Не вы ли ошибаетесь, сеньор дель Кампо, основываясь, по всей вероятности, на смутных слухах, циркулирующих в Буэнос-Айресе и в газетах Розаса, которые, вы знаете, все представляют в извращенном виде.
— Вы забываете, господин де Мартиньи, что вот уже целый год, как я сообщаю вам, аргентинской комиссии и здешней печати не только все, что делается в Буэнос-Айресе, но и самые тайные действия, совершаемые в кабинете Розаса. Если бы вы этого не забыли, то не сказали бы, что я основываюсь на смутных слухах и на официальных газетах. Можете быть уверены, что раз я вам говорю: «Сражение проиграно», значит, оно действительно проиграно. Я привез с собой прокламацию генерала Эшагю, полученную от преданных мне людей, находящихся в армии Розаса.
— Вы говорите, эта прокламация с вами? — с видимым беспокойством спросил французский консул.
— Да. Вот она. — С этими словами дон Мигель подал ему отчет о сражении за подписью генерала дона Паскуаля Эшагю и продолжал:
— Из-за всех преувеличений этой реляции ясно видно, что Лаваль проиграл сражение.
— Однако письма...
— Извините, господин де Мартиньи, я приехал из Буэнос-Айреса в Монтевидео не за тем, чтобы спорить о том, в чем я вполне убежден, а лишь с целью обсудить, как и чем помочь беде, — довольно резко произнес дон Мигель.
— Возможно ли еще это вообще? — задумчиво протянул сквозь зубы француз.
— Вполне возможно. У меня уже готов план, при составлении которого я руководствовался одними фактами, — сказал молодой человек.
— Да? Говорите, говорите, пожалуйста! — воскликнул консул.
Ясно и толково дон Мигель изложил тот самый план, один намек на который привел в необузданный восторг его друзей.
Де Мартиньи с напряженным вниманием дослушал его до конца, ни разу не перебив, и затем сказал:
— Мысль ваша превосходна, сеньор дель Кампо. Радуюсь возможности сообщить вам, что генерал Лаваль думает совершенно одинаково с вами относительно необходимости вторжения в Буэнос-Айрес.
— Вот как! — воскликнул молодой человек, не веря своим ушам.
Консул молча подошел к столу, вынул из него папку бумаг, выбрал из них одну и подал своему собеседнику со словами:
— Это выписка из письма генерала Лаваля, сообщенная Каррилем Петиону, командующему французскими войсками в Паране.
— Ну, если генерал Лаваль был такого мнения еще до сражения, то он тем более должен держаться его теперь, — заметил дон Мигель, пробежав глазами содержание бумаги. — А как вы полагаете, трудно будет устроить одновременное вторжение, о котором я вам говорил?
— Нетрудно, а невозможно.
— Но почему же? Что вы в этом находите невозможного, господин де Мартиньи?
— Вы согласитесь с моим мнением, когда узнаете то, что я вам, сейчас сообщу, сеньор дель Кампо. Тайна, которая у вас в руках, была продана. Вы должны знать, что Ривера еще больший враг Лавалю, чем Розас, и он поспешил объявить, что находит план Лаваля изменой делу освобождения. Ведь президенту Ривере выгодно продолжение междоусобной войны и продолжение существования правительства Розаса. Поэтому он не только никогда не согласится на вторжение Лаваля в Буэнос-Айрес, но даже всеми силами будет препятствовать этому.
— Но ведь это сумасшествие! — вскричал дон Мигель.
Консул молча пожал плечами.
— Чистое сумасшествие, — продолжал молодой человек. — Разве Ривера не знает, что он этим ставит на карту существование и свободу Монтевидео вместе с независимостью нашей республики?