– Эй, – сказала она. – У тебя…
Ее мутило, ей срочно требовалась доза.
– Чего пристала? Ты сделала, что я тебе говорил? Узнала?
– Да. Дай мне немного, и я все расскажу.
– Начинай!
Она скрючилась на драном кресле с облезлым лаком на деревянных ручках, обхватила голову. Слова с большим трудом слетали с ее сухих потрескавшихся губ.
– После матча я, как ты и сказал, подошла к нему, поздравила, поцеловала… – она вспомнила этот миг и его глаза в ту самую секунду. Скоков, весь грязный, потный, но довольный голевым пасом тряс в объятиях обезумевшего от радости Хвороста, сверху навалились еще ребята, все они шумели, что-то кричали, прозвучал финальный свисток, а она так и стояла рядом с этой искрящейся кучей-малой одиннадцатиклассников. Когда они расступились, он увидел ее. В простой сиреневой куртке, прямыми, ниже плеч волосами, огромными глазами, она чуть улыбалась и, разумеется, большего от нее не требовалось, он готов был на все.
– У него, небось, сразу встал?
– Дурак.
– Лан, что было дальше.
– Ты обещал…
– Продолжай, сказал.
Она снова погрузилась во вчерашний день.
– Я немного поговорила с математиком, он особо не был настроен на разговор, даже после того, как…
– Он что, повелся?
– Понятия не имею. История про Калитину ему не слишком понравилось… А если он в ментовку заявит? Или Эльвире?
– И что будет? Кто ему поверит? Следов нет, а оговорить отличника всякий может. К тому же всем известно, он ко мне неровно дышит. Давай дальше. – Из кухни раздался стрекот зажигалки газа, в комнату потянуло куревом, отчего ей сделалось еще хуже.
Она боялась и ненавидела Успенского. Еще она думала, что любила его, но, когда на тусовочной квартире, снятой специально для попоек и развлечений, у всех на виду он изнасиловал пьяную Лену Калитину, чувство предела было сметено, она стала ненавидеть это место и все с ним связанное, лишь зависимость от метамфетамина, на который Успенский ее подсадил, удерживала Сашу возле него.
Ощущала ли она себя дрянью в тот момент, когда поцеловала Скокова? Ей хотелось провалиться сквозь землю, это точно… Скоков и Успенский. Две огромные разницы, между которыми пропасть даже глубже, чем дыра в ее сердце. Она ощущала себя старой шлюхой, предавшей любимого человека ради дозы. Все как в кино.
– Дальше давай! – послышался властный голос из кухни. – Пока ничего интересного я не услышал. Заработай на лед, и он твой. Все по-честному. – Он выдохнул дым и засмеялся мерзким кудахчущим смехом. – Что у них с Лариным? Я видел их, как они шушукаются, и Чурка видел, и Косой – что у них общего? Как вы трахались, можешь опустить. Переходи сразу к делу.
– Мы не… – начала она, но осеклась. – Мы пошли в кино, он купил мне мороженое, там шла «Любовь-морковь» и мы…
– Дальше давай, – потребовал Успенский. – Я же сказал, это можешь пропустить!
Волна гнева наполнила ее. Она обвела мутным взглядом комнату с желтыми выцветшими обоями, коричневым сервантом семидесятых годов прошлого века, на полках которого вместо книг стояли рюмки и стаканы. Она готова была убить всех. Ей срочно нужна доза.
– Я спросила, может быть, он записался на курсы математики… Он посмотрел на меня так странно и спросил, с чего я взяла, когда у него никогда не было выше трояка и зачем ему это нужно, он терпеть не может математику.
– Черт. Но не любовники же они, мать его!
– Нет. Он провожал меня к дому, когда… – она вспомнила, как он решил поцеловать ее, потянулся, а она слегка отстранилась, но потом, не в силах себя сдерживать, бросилась к нему на шею и они целовались как исступленные полтора или два часа кряду, не обращая внимания ни на что вокруг. – … когда он сказал, что скоро заработает кучу денег и мы поедем куда я захочу. Окончим школу и полетим на Кубу, в Гавану, а потом в Калифорнию, в Лос-Анджелес, в Голливуд…
– А вот это уже теплее… – произнес Успенский. – Продолжай.
– Я спросила, как он заработает, он засмеялся и сказал, что все равно не пойму, даже если он и скажет.
– Что, так и сказал?
– Да.
– Вот сука. Ну и…?
– Он сказал… – она начала было говорить, потом отрезала: – Лед.
– Совсем оборзела?
Она молчала.
Он зашуршал на кухне пакетом, хлопнула дверца шкафчика.
– Ладно. Иди сюда.
На деревянном кухонном столе она увидела дорожку синеватого порошка. Ни секунды не мешкая (пока Успенский не передумал), Саша втянула его в ноздри.
– О-ох! – вырвалось у нее.
– Да-а, детка, это лед… – протянул Вадик, сидя на стуле возле окна. На подоконнике стояла пепельница, забитая окурками, из нее шел дым от тлеющего бычка.