— Здорόво, — сказал крестьянин.
— Добрый вечер, — тихо ответил Субейрак.
Око в облаках потемнело и померкло. Чудесные краски угасли. С востока, торжествуя, надвигалась ночь.
Из двери ближайшего сарая, зиявшей точно черная дыра, выскочил здоровенный парень, голый до пояса. Он был мокрый и на ходу утирался полотенцем защитного цвета. Это был Демай из взвода Ватру.
— Господин лейтенант, — сказал он, — солома вся порублена, мы сидим прямо друг на друге. Тут одна хозяйка приглашает переночевать в доме рядом. Скажите, можно туда пойти, а? Другим больше места останется.
Совсем мальчишка, этот Демай. И еще рисуется этим. Каждый день рискуешь жизнью, надрываешься, да еще должен у другого человека просить разрешения провести ночь в постели. Но поскольку ты мужчина, настоящий мужчина, ты хочешь сохранить свое достоинство и стараешься обратить все в игру, в ребячество. И офицер это понимает. Усмешка светится на его осунувшемся лице. Он поможет человеку сохранить свое достоинство. Ведь за это его и любят.
— Ладно, — сказал лейтенант. — Только смотрите не попадайтесь.
Высоко на косогоре лейтенант увидел, наконец, полевую кухню и отошел от Демая. Уже темнело, поэтому кашевары не развели огня в пути.
— Черный потерял подкову, — объяснил капрал, — да еще один хомут сломался.
Капрал был в бешенстве и ругался, не стесняясь присутствия лейтенанта. Он повел кухню на крытый двор. В кои-то веки интендантство вовремя доставило мясо.
— Что будем готовить, говядину и жареную картошку? — спросил капрал. — Все-таки это лучше, чем консервы!
— Хорошо, — ответил Субейрак.
Он уже давно отказался от мысли как-то разнообразить стол. Солдат этого северного полка кормили только сардинами, говядиной и картошкой! Все попытки изменить меню оказались безуспешными, а когда однажды привезли мелкую рыбу, солдаты восприняли это как личное оскорбление.
Субейрак направился на КП роты, располагавшийся в заднем помещении бистро. Пахло анисовой настойкой и дешевыми сигаретами. Солдаты потягивали перно. Кругом были разбросаны бумаги, только что вынутые из металлических ящиков.
— Господин лейтенант, — сказал писарь Тибо, бывший мелкий промышленник из Рубе, отличавшийся безупречной выправкой, щеголеватым видом и желанием всегда оставаться в тени, — опять чилиец пропал!
Ох уж этот чилиец! То был француз, вернувшийся из Чили в 1939 году, чтобы принять участие в войне, хотя он прекрасно мог остаться на месте. Его прислали с подкреплением из Парижа. Преисполненный доброй воли, он оказался трусливым как заяц. Бедняга был потрясен, он ничего не понимал. Этот парень, желавший и не умевший выполнить свой долг, причинял, естественно, гораздо больше хлопот, чем какой-нибудь явный пройдоха.
— Это все? — спросил Франсуа.
— Все, господин лейтенант. Четыре отставших солдата пришли с растертыми в кровь ногами.
— Нужно послать их в лазарет.
— Уже сделано, господин лейтенант. Батальон запросил сводку о наличии боеприпасов.
— Ну конечно! Пошлите вчерашнюю.
— Но вчерашняя была составлена неправильно, господин лейтенант!
— А что тут правильно, Тибо! Да и наплевать на это. То чилиец, то эти дурацкие сводки! Не война, а сплошное дерьмо!
— И еще, господин лейтенант: майор велел передать вам, что ужин будет сегодня в девять тридцать.
Было около восьми часов. В бистро по радио передавали пластинку Рины Кетти, которая в прошлом году произвела фурор, — «В стране фанданго и мантилий». У Франсуа защемило на сердце. Томная мелодия будила слишком много воспоминаний. Ничто так не хватает вас за душу, как глупая, случайно услышанная песенка. О Анни, вспомни пляж в Коллиуре!
Кстати, за весь сегодняшний изнурительный день это была первая отчетливая мысль о ней.
— Я велю проводить вас в вашу комнату, господин лейтенант, — добавил писарь. — Пуавр уже там.
Один из солдат поднялся, лейтенант пошел за ним. Где-то, как ребенок, жалобно вскрикивала сова. Затемненные, словно незрячие, дома казались враждебными. Над деревней между облаками зажигались огни Млечного Пути. Сердце сжималось, оттого что вокруг ни один живой огонек человеческого жилья не перекликался со звездами. Время от времени небо озарялось яркими лиловыми вспышками. Но грома не было слышно. Где-то далеко бродила гроза.
— По-моему, — сказал солдат, — это зарницы.
Франсуа не ответил. Временно замещая ротного командира, он не знал еще всех людей, и это его сковывало.