Почти час я смотрела, как снимали боевик на той самой площадке, где Бэтти Дэвис играла в «Приятных связях» – безнадежная и достаточно предсказуемая по результату попытка кино воспринять принципы телевизионной драмы, в то время как нужно было воспринимать дух телевизионной коммерции. Потом меня угостили ланчем в студийном буфете, который сильно изменился с тех славных времен, когда там беспрестанно сновали люди в необычных костюмах и возникало впечатление, что находишься в бешено мчащейся машине времени. Сейчас все столы оккупированы телевизионщиками, они заказывают себе то, что когда-то называлось «Супом Луиса Б. Майера», только теперь, как мне объяснили, имя Майера убрали из меню – слишком много величия!
Еще более горьким напоминанием о мимолетности человеческой жизни были пустые кабинеты на втором этаже здания Тальберга. Я была просто потрясена, увидев, что примыкающие друг к другу апартаменты Пандро С. Бермана и Сэма Цимбалиста [8] совершенно свободны. Цимбалист (прославленный после «Шумного города») умер в Риме во время съемок «Бена Гура», а Пандро С. Берман («Семя Дракона», «Портрет Дориана Грея», «Седьмой крест») принадлежит теперь той сфере, которую местная пресса называет «неувядающими творениями». Это трагедия. «Метро-Голдвин-Майер» без Пандро С. Бермана все равно что американский флаг без звезд.
Нет сомнения, эта эпоха действительно кончилась, и я ее летописец. Прощайте, классические фильмы, да здравствуют телевизионные поделки! Человеческое величие, однако, никогда не исчезнет полностью. Оно просто перевоплотится – так причал, на который высадилась Джинетт Макдональд в Новом Орлеане («Непослушная Мариэтта»), хотя и появлялся потом раз за разом в сотнях других фильмов, навсегда останется для всех, кто хоть немного чувствует историю, причалом Джинетт. Если говорить об истории, есть что-то удивительно величественное в недавней смерти Нельсона Эдди, случившейся во время его выступления в ночном клубе в Майами. В середине песни он вдруг забыл слова. Тогда своим вызывающим дрожь баритоном, который давно уже обеспечил ему место в пантеоне суперзвезд, он произнес, повернувшись к аккомпаниатору: «Играй «Дарданеллу», может, я вспомню слова». Потом опустился на пол и умер.
«Играй «Дарданеллу»! Играй! Что бы ни случилось, мы будем благодарны этим моткам пленки, которые напоминают нам о временах, когда среди нас жили боги и богини, а под крышей «Метро-Голдвин-Майер», (где я сейчас сижу) бродили призраки всех времен. Обладал ли реальный Христос частью того сияния и таинственности, которые исходили от X. Б. Уорнера в первом «Царе царей»; проявлял ли, пусть даже на кресте, столько признаков помешательства, как изобразил Джеффри Хантер во втором «Царе царей», этом изумительном творении Николаса Рея?
Сижу за столиком в кафетерии Академии. Прошло три недели с того дня, как я впервые здесь появилась. Кто-то пытается подсесть ко мне, но я любезно даю понять, что мне хотелось бы сделать кое-какие заметки. Здесь уважают мою способность писать в любое время в любом месте. Ходят слухи, что я имею отношение к ЦРУ.
Ожидая, когда мне принесут ланч – а сегодня в меню особое блюдо с красным перцем (выглядит, как «Грэйви Трэйн» – концентрированный корм для собак, который задавленные нуждой калифорнийские мексиканцы смешивают со своей фасолью), – я с привычным уже удовольствием наблюдаю, как студенты вокруг играют в взаправдашных кинозвезд.
Фантастически красивая девушка по имени Глория Гордон сидит за столом в окружении поклонников, на ней вечернее платье из серебряной парчи, с вырезом до пупка; в центре зала что-то импровизирует рок-группа, приводя в восторг «звезд» с запада в сапогах и ковбойских штанах; этого восхищения, однако, не разделяют ребята в черной мотоциклетной коже, увешанные свастиками и значками и изливающие враждебность; и «ковбои», и «мотоциклисты» очень не похожи на выходцев с Восточного побережья – те скучно сидят, втиснутые в строгие костюмы и туго застегнутые воротнички, почти вцепившись в свои атташе-кейсы. Студенты относятся к приятелям с Восточного побережья с почтением из-за того, что те, по слухам, употребляют наркотики. Конечно, все студенты покуривают травку и экспериментируют с ЛСД, но только некоторые – и все они с востока, – как полагают, по-настоящему «на игле».
Будучи по духу наследницей сороковых годов, я не одобряю такого образа жизни. Наркоман по сути пассивен. Я – активна. Хотя, если честно, как может средний человек сделать что-либо значительное в этом сверхперенаселенном мире? В работе, которой он занят, слишком мало интересного, а что касается секса, то тут надо обладать воображением, а кроме того – средствами. Глядя на этих молодых людей, приходит в голову, что они инстинктивно знают, что у них гораздо больше возможностей там, откуда они приехали, и поэтому зачем им суетиться? Скоро они отправятся к себе домой, а их места займут другие, похожие на них настолько, что различить их в состоянии только материнский глаз.
Они какие-то безликие, даже друг для друга, и это объясняет, почему так судорожно, бессмысленно исполняют они свои роли. Утром Глория наденет серебряное парчовое платье и станет подражать Мириам Хопкинс, а вечером ее ансамбль может состоять из леотарда [9] и шляпки от солнца. Для этих молодых людей очень легко перевоплотиться в кого-то, поскольку сами они ничего собой не представляют; и они это знают. Их перевоплощения, однако, редко являются чем-то большим, чем простой сменой одежды или манеры говорить, которую они перенимают у «звезд» мыльных опер и к тому же разбавляют дешевыми шутками ночных телекомедиантов.
Подражание – вещь обычная, особенно в молодости, и мое единственное возражение состоит в том, что нынешние модели в основном того не стоят. В сороковые годы американские парни создали великую державу, потому что они ставили себе в пример Джеймса Стюарта, Кларка Гейбла и Вильяма Эйта. Стремясь быть похожими на великолепных независимых мужчин, наши мальчики смогли победить и Гитлера, и Муссолини, и Того. Способны мы совершить подобное снова? Могут ли безликие клерки и ненатуральные ковбои служить интересам державы? Нет. В лучшем случае это Джеймс Бонд… но каждый раз все заканчивается тем, что он оказывается привязанным к какой-нибудь мраморной колонне, а в промежность ему направлена ракета. Слава улетучилась, осталась только телевизионная реклама, чтобы напоминать нам о былом величии и мужественности.
Из всех студентов только один выбрал для подражания звезду старого кино: самый слабый из всех «восточных» постоянно играет в Хамфри Богарта, но тут он безнадежен. Остальные абсолютно современны и изображают либо ковбоев, либо певцов «кантри», либо актеров английского кино. Надо ли говорить, что все их попытки имитировать соответствующий акцент – кокни там или ливерпульский – абсолютно безуспешны. Кому-то это просто не по силам, другие же приходят в растерянность от одной только мысли, что существует реальный мир вне Южной Калифорнии. Конечно, они могли видеть другие страны по телевизору, но наверняка это было какое-то шоу, а значит, вещь привычная. Даже марсианский пейзаж Юго-Восточной Азии оставляет всех безучастными, когда он подается в узких рамках «ящика»; в то же время люди, имеющие отношение к этой войне, необыкновенно популярны, и ими, живыми и мертвыми, заполняют лучшее эфирное время.
Конечно, вьетнамский опыт сильно повлиял на студентов. «Я считаю, – говорил один из них, – если мы не остановим их там – вы знаете, где они сейчас, – то скоро они окажутся в Лос-Анджелесе». На что я ответила: «Вряд ли китайцы будут хуже управлять этим городом, чем это делает нынешняя администрация, и, честно говоря, если бы удалось уговорить их взяться здесь за работу, – что сомнительно, – думаю, нам следовало бы им это позволить».
После этого обмена мнениями некоторые стали считать Майру Брекинридж чуть ли не коммунисткой, а это не самый худший способ прославиться в Академии, где студенты запуганы до смерти коммунизмом и смотрят на каждого подозреваемого в заговоре или симпатизирующего с благоговейным страхом… что мне нравится.