— Значит, моему бедному отцу никогда не довершить трудов своих? — печально спросила Майя своего спутника-гнома, быстро уводившего ее от прекрасного розового света. — Никогда не облагодетельствовать своих братий?
— Ошибаешься! — отвечал он. — Труды его на благо человечества полезны для его духа и для преуспевания духовных сторон людской жизни вообще. «Идеалисты» — как их называют неблагодарные их братья, — самоотверженные и преданные науке труженики, никогда не достигают практических выгод. Но братьям своим они оказывают благодеяния драгоценнее материальных благ: они очищают их от плотских, греховных стремлений лучами этого самого священного, духовного огня, который горит неугасимо в их чистых душах. Огонь этот животворит и возрождает. Без его света, тепла и силы погибла бы не одна земная жизнь, но и духовное начало: альфа и омега бытия, ибо огонь этот — любовь!
С последним словом гнома Майя проснулась, то есть она открыла глаза и увидала себя сидящей в кресле за письменным столом; но сама была уверена, что все ею виденное— не вымысел и уж никак не сон. Она сейчас же начала записывать свое новое «видение», но успела в тот вечер только рассказать его начало. Были ли это ее собственные мысли в то время, как она пролетала над долами и горами, стремясь ко входу в знакомый грот вслед за своим провожатым, в подземное царство гномов, или то, что он рассказывал ей по пути — она не знала. Да она никогда и не допытывалась таких определений: ей только нужно выяснить общее впечатление и запомнить сон, который, как все ее видения, должен был оказаться последовательным звеном в их длинной цепи.
Когда Майя принялась писать, она скоро почувствовала приближение какого-то тяжелого ощущения. То было чувство не то тоски, не то физической боли, стеснения в груди, прежде ею никогда не испытанного.
Она догадывалась, что чувство это приходит недаром, что оно предвещает близость какой-нибудь опасности, чье-нибудь дурное веяние.
В ту же минуту ее собака Газель, лежавшая у ее ног, тоже встрепенулась, подняла голову и беспокойно зарычала.
Майя опустила руку, выпрямилась и вопросительно оглянулась… Никого не было ни видно, ни слышно.
Однако, кто-то был близко. Она чувствовала это… И Газель тоже чувствовала: она встала, вытянула голову по направлению к окну и глухо зарычала озлобленным и вместе испуганным рычанием.
Майя решительно пошла к окну и раздвинула тяжелую занавесь… Что-то темное, показалось ей, пронеслось в глубь сада от стекла. Ночь была светлая, осенняя. С морозного неба светила луна, серебря верхушки деревьев, не доходивших до этой вышки в четвертом этаже. Все было тихо и неподвижно в саду, и в расстилавшемся за ним парке, и на еле мигавшем редкими звездами небе. Все, — кроме того, чего-то черного, мелькнувшего так быстро, что Майя не успела его рассмотреть. Она готова была бы подумать, что ей это почудилось, если б не отчаянно яростный лай, которым заливалась Газель. Она обмануться не могла!
— Газель! — ласково погладила ей голову Майя, задумчиво возвратившись к столу. — Газель! Что ты видишь?.. Кто там, за окном?.. Дурное что-нибудь?.. Злые силы?.. Враги?..
Собака жалобно визжала, обнюхивала воздух, засматривала тревожным взглядом в глаза своей госпожи и не хотела успокоиться.
Молодая девушка задумчиво облокотилась о глубокое кресло и вопросительно смотрела в серую раму окна; но между стеклами и небом ничего не показывалось.
«Неужели мне изменяет духовное зрение? — тревожно размышляла Майя. — Неужели я хуже вижу, чем прежде?
Не может быть!»
И она стала звать Кассиния.
Что-то тихо прозвучало над нею.
Словно невидимая рука над головой ее ударила по струнам невидимой арфы.
Майя вздрогнула и выпрямилась во весь рост с блаженной улыбкой ожидания на оживившемся лице. Она знала давно этот гармонический аккорд, предвещавший близость ее друга.
Но он не появлялся. Майя напрасно обводила глазами всю комнату… Вместо него она услышала его голос:
«Не могу прийти! — говорил он. — Будь осторожна и готова к борьбе… Приближается время испытаний. Я, как друг, буду помогать тебе. Только не забывай, что дух сильнее плоти, и мужайся!»