– Нужно выйти к соседнему проходу. Предпоследнему перед внешней границей, там несколько залов одинакового размера. К ним не так сложно добраться из жилой зоны и даже со второго уровня, если есть большое желание.
– И они достаточно далеко, чтобы не было слышно крики, – заметил Сатурио.
– Ну да, – безразлично пожал плечами Гюрза. – Если бы мне нужно было кого-то пытать, я бы сделал это именно здесь.
– Мы не знаем, имели ли место пытки. Возможно, эти помещения использовали для медицинских процедур или сдерживания больных астрофобией.
– Зачем гадать, если можно проверить?
Вряд ли Гюрза уже пришел в себя, но двигался он чуть уверенней. На слабость указывало лишь то, что он не пытался скрыться и действовать самостоятельно, он позволял кочевникам себя видеть, чтобы они смогли помочь при необходимости.
Но первыми все равно шли они – и скоро они получили подтверждение того, что маньяк не ошибся. Когда они добрались до нужного тоннеля, запах заметно усилился, хотя свежей крови Сатурио по-прежнему не чувствовал.
Он подошел к первой же комнате, но на пороге замер, не касаясь ручки. Не потому, что не сомневался: внутри не пусто и находка им вряд ли понравится. Пока его интересовало не это, а дверь как таковая.
– На нее установили замок, – кочевник направил луч света на обожженный металл. – Причем сложный, такой открывается только по паролю или отпечатку пальца. Сейчас он отключен.
– Потому что энергии он требует многовато, – напомнил Гюрза. – А необходимость использовать его отпала, как только кто-то прекратил вырываться изнутри.
Оттягивать неприятный момент не было смысла, Сатурио открыл дверь, направляя внутрь луч света. За металлической преградой скрывалось небольшое помещение – насколько успел разобраться кочевник, такие в Лабиринте служили спальнями на одного. Тут ведь и была спальня! К своему удивлению, Сатурио обнаружил внутри узкую кровать, небольшой столик, полки, даже мутное зеркало…
Но все это казалось безобидным лишь на первый взгляд, когда узкий и яркий луч фонаря придавал этому месту новизну. Постепенно глаза адаптировались к новым условиям, разум стал выделять в общей картине детали, и вот тогда Сатурио обнаружил труп.
Мертвое тело лежало на кровати, оно затерялось в коконе грязных простыней. Кочевник только сейчас сообразил, что изначально постельное белье было белым, на это указывали его края. А бурым оно казалось из-за крови, засохшей на нем. Причем засохшей давно: тело успело по большей части разложиться, остался скелет, обтянутый фрагментами мышц и кожи. По идее, внутренние органы тоже должны были сохраниться, хотя бы отчасти, и они действительно были – но куда меньше, чем положено. Некоторые просто исчезли без следа. О том, что произошло это именно здесь, косвенно свидетельствовал и тот факт, что труп был прикован к кровати за руки и ноги.
Считалось, что кочевники лишены большинства эмоций, что перед лицом смерти они превращаются в животных, которые либо убивают, либо пожирают. Но эти сплетни распускали в основном те, кому очень хотелось выслать кочевников на отдаленные станции, а лучше всего – сжечь. Реальность была куда сложнее: Сатурио почувствовал себя так, будто его обдала волна холода из раскопанной могилы, хотя настоящих могил в земле он никогда не видел. Да и Бруция, тоже рассмотревшая, что лежит на кровати, присмирела, спряталась за спиной брата.
А Гюрза остался Гюрзой. Он без сомнений подошел к кровати, направил луч фонаря на полуоголенный череп, аккуратно сдвинул в сторону грязную простыню, рассматривая что-то.
– Женщина, – объявил он. – Совсем молодая, до тридцати. Умерла здесь, перед смертью ее пытали – вероятнее всего, вивисекцией. Причем, судя по уровню боли, убийца действовал грамотно с медицинской точки зрения: он сделал все так, чтобы она не отключилась до самого конца.
– Откуда ты знаешь, какой уровень боли она испытывала? – прошептала Бруция, не отрывавшая взгляда от покойницы.
– Она сломала оба запястья, пытаясь вырваться. Полагаю, у нее была для этого серьезная причина.
– Для чего это проделали? – спросил Сатурио. – Донорские органы?
– Вряд ли. Если только как бонус. Когда человек находится в таком стрессе, удалить органы так, чтобы они были пригодны для дальнейшего использования, практически нереально. Больше похоже на процесс ради процесса.