— Старушка ты моя.
— Что, я правда постарела? Да? —встрепенулась Броня.
Макей распахнул серый плащ, достал из‑под полы искусно спрятанную французскую кавалерийскую винтовку высотой не больше метра и поставил её в угол. Они сели на старую дубовую скамейку, приставленную к стене. Макей взял обе руки девушки в свои руки и устремил на неё ласковый взгляд. Броня опустила голову и мягкий румянец проступил у неё на щеках: тепло ей было под этим взглядом! Они оба молчали. Она была подавлена радостью встречи, а он — предстоящей разлукой. Вскоре и она почувствовала, что Макей не за ней пришёл в Кличев.
Невольный вздох вырвался у неё из груди, она взглянула на Макея, и он отвел свои глаза в сторону. Сердце упало у неё, когда она увидела вдруг посуровевший профиль своего возлюбленного. Видно Макей не думает взять её с собой. Она спросила его об этом, о, н замялся и она вдруг заплакала. Что‑то старчески скорбное было в это время в её бледном исхудалом лице с ранней морщинкой около губ. Она плакала, вздрагивая всем телом, комкая в руках платочек. Макей, стиснув челюсти, угрюмо молчал. Устремив куда‑то остановившийся взгляд своих серых глаз, он бессознательно гладил пышные золотистые волосы девушки, чувствуя, что теряет самообладание. Как ей сказать, что она снова должна остаться здесь беззащитная и одинокая среди врагов под вечной угрозой смерти или оскорбления. Притягательная сила красоты этой девушки, трогательная юность её уже таят в себе неисчислимые для неё бедствия. Макей сильнее прижимал вздрагивающую девушку, словно хотел защитить её от грядущих несчастий. Мало–помалу Броня успокоилась. Макей посадил её на жёсткую кровать, присел рядом, с нею.
— Какая ты у меня плакса. А я и не знал.
Слабая улыбка тронула её порозовевшие губы. Утерев платком слёзы, она прислонилась к Макею, положив ему на плечо голову.
— Мне тяжело, Миша. Значит, ты не за мной пришёл?
Макей молчал. У него не поворачивался язык сказать, что нет, что это он по пути к ней забежал, выполняя задание командования.
За окном раздался продолжительный свист. Макей посмотрел на девушку.
— Кто это свистит так? Ты здесь не один?
Макей коротко рассказал ей, как они сюда приехали.
— Так это вы пронеслись на тройках с бубенцами?
Макей, улыбаясь, кивнул головой:
— Мы.
— И Дашок здесь! Господи! Как я хочу её видеть. Всё такая же толстуха? И губы красные–красные? Я помню.
— Что ей сделается. Лесной воздух полезен ей. Толстеет.
— И Ломовцев Даня всё также вздыхает по ней?
Макей нахмурился, вспомнив и мрачную решимость Ломовцева, с какой он собирался, когда шли на Дзержинск, и улыбающееся лицо парторга Ивана Егоровича Пархомца.
— О вздыхателях её не знаю. В партизанах за это у нас ругают, говорят, не положено.
Макей посмотрел на ходики.
— Дьявольски бежит время.
У Брони заныло сердце. «Ужели уйдёт и не возьмёт меня?» Она попробовала улыбнуться.
— Сразу видать несчастных—на часы посматривают.
— Счастья немного, но боремся за счастье. Ты‑то как здесь живёшь? Как тут?
Девушка задумалась, чёрные тонкие брови сошлись, образовав вертикальную складку над переносьем. Глаза затуманились, увлажнились.
— Ты знаешь, Миша, — сказал она дрогнувшим голосом. — Папа… — она с шумом проглотила слюну, — папа погиб. Бабка Лявониха тоже погибла.
Всхлипывая, она рассказала, как пошла искать могилу отца и как её схватили на Кличевских посёлках.
А потом — Макарчук, допросы, чёрный полицай, «Ундервуд»…
Макей, выслушав её рассказ, не удержался от вздоха.
— Миша! Ты возьмёшь меня с собой?
В глазах девушки было столько муки и мольбы, что у Макея дрогнуло сердце и он чуть было не сказал ей «да». Но это была только одна минута слабости.
— Ты молчишь? Ты разлюбил меня? — спрашивала она. — Но спаси меня ради старой дружбы.