— А сколько там белок и разных птиц! —говорил он мечтательно. — Знаешь, Маша, какая это страна?
Мария Степановна слабо улыбнулась, точно не Догмарев, а она была больной.
— Не знаю, не была там.
— Это… Ну, как бы сказать…
Раненый начал подыскивать подходящее слово для определения величия, богатства и красоты родного края, который он горячо любил и за который проливает кровь здесь, в лесах Белоруссии. Он так далеко ушёл в поисках за этим словом, которое, видимо, всё ускользало от него, что вскоре Мария Степановна услышала тихое всхрапывание и невнятное бормотанье больного. «Опять бредит», — подумала медсестра.
V
Враги, действительно, всё сврё внимание сосредоточили на Подгорье. Они видели, как партизаны вышли из деревни. Многие, наверное, с облегчением вздохнули, видя, как партизаны снова забираются в свои лесные дебри. Однако немецкое командование оказалось не таким наивным, как это представлялось Макею. Враги решили разведать Подгорье. Два фашистских солдата в длинных зелёных шинелях, осторожно озираясь по сторонам и низко пригибаясь к земле, быстро продвигались к деревне. Подгорье было пусто. Об этом они просигнализировали в Развады. Вскоре оттуда вышла колонна пехоты, за ней вытянулся обоз, груженный награбленным у колхозников добром. За обозом солдаты гнали стадо коров, тревожное мычание которых далеко разносилось вокруг. До восхода солнца оставалось не более часа. Слабая оранжевая заря уже окрашивала всю восточную часть неба, и воздух от этого наполнился тусклым розовым светом.
Неприятель до рассвета думал оставить село. Но неожиданно с запада в тёмное небо взметнулось багрово–красное пламя и вслед за тем раздался сильный взрыв. Это Андрюша Елозин осуществил отчаянно смелую вылазку. Накрывшись пёстрой плащ–палаткой, он подполз к немецкому пулемётному расчёту, оставленному близ сарая в качестве прикрытия, и гранатой уничтожил его. Затем плеснул из фляги под застреху сарая бензин, поджёг его. Бросившись за опрокинутый взрывной волной немецкий пулемёт, Елозин открыл из него стрельбу по врагу. Теперь, освещённые заревом пожара, они видны были, как на ладони. Видны были, правда, и партизаны. Но тот факт, что пожар — дело рук не их, гитлеровцев, а партизан, которые имеют, видимо, какую-то цель, морально угнетал фашистов, а пулемётный огонь, который открыл по ним Елозин с тылу, окончательно потряс их. Им показалось, что они зажаты в огненное кольцо.
Да это и на самом деле так было. Что‑то горело во всех четырёх сторонах деревни. Враги повели круговой обстрел, причём стреляли, как всегда, много и безалаберно. Это говорило об их нервозности. Немецкие снаряды со свистящим воем проносились и взрывались где–то далеко в лесу, сбивая верхушки сосен. Они не причиняли вреда партизанам. Тяжелее было от мин. С тревожным фырканьем падали они под ноги наступающих партизан, громко рвались, поднимая к подрумяненному зарею небу столбы огня, земли, а иногда и окровавленные куски партизанских полушубков. Партизаны, то падая, то поднимаясь, приближались к Развадам. А на востоке, багровея, ярко разгоралась заря. Разгоралась и битва. Невообразимый шум стоял над Развадами и Подгорьем.
Низкорослый командир роты Карасев в большом танковом шлёме походил на гнома. Внимательно следил он за хлопцами из‑под белых редких бровей и восклицал, когда видел, что кто‑нибудь отставал:
— Подтянись!
А впереди партизанской цепи металась длинная фигура политрука роты Комарика. Словно ветряная мельница, размахивал он руками, крутил над головой пистолетом и, как‑то подпрыгивая, бежал всё вперёд и вперёд. За ним, не отставая, бежали его боевые товарищи. Они стреляли редко и только по цели: берегли патроны.
— Эх, ты! Мазуля! — ворчал Толя Тетеркин, косясь на смущённого Петра Гарпуна. Тот был сам не свой. Толстое лицо его побледнело и покрылось испариной. Глаза блуждали, как у безумного. Ему казалось, что весь огонь противника направлен на него. И в самом деле, вокруг столько мин рвалось, столько пуль проносилось, что’ немудрено было и страху вырасти. Снова раздалась команда «Вперёд!» Партизаны, вскакивая, с криком «Ура!» бросились к Развадам, в которых засели немцы. Но Гарпун никак уже не мог преодолеть вдруг навалившуюся на него тяжесть: он словно прирос к земле. И ничего он теперь так не желал, как сравняться с землёй, провалиться сквозь неё, лишь бы уйти из этого ада. И вот в его мозгу вдруг блеснула спасительная мысль: ранен! Как хорошо быть раненым! Конечно, легко. Его взяли бы заботливые руки, положили бы на носилки и, подняв, унесли бы от этого ужаса далеко, далеко… Левая рука сама собой поднялась кверху, да так и осталась. Вдруг его кто‑то сильно ударил в зад.