Догадка показалась столь очевидной, что приказчик вскочил на ноги и вцепился в воротник Захарьевой рубашки.
Захарий не ожидал наскока, но успел отбить трясущиеся лапы.
— В чем дело? — крикнул он. — Свихнулся, что ли?
Приказчик опомнился и убрал руки:
— Пустяки, сэр, просто захотел взглянуть, не синий ли вы.
— Чего-чего? — Захарий вскинул кулаки. — Ты еще и лаешься?
Приказчик испуганно отпрянул, поразившись быстроте, с какой Облик принял позу Воителя.
— Прошу вас, не серчайте… Я счетовод Бернэм-саиба… Меня зовут Ноб Киссин Пандер…
— И что вам здесь нужно?
— Берра-саиб велел забрать у вашей милости бумаги: вахтенный журнал, судовые ведомости — все, что нужно для страховки.
— Подождите тут, — буркнул Захарий, скрываясь в каюте. Бумаги были уже собраны, и через минуту он вернулся. — Вот, извольте.
— Благодарю вас, сэр.
Захарию не понравился взгляд профессионального душителя, каким приказчик вновь ощупал его горло.
— Ступайте себе, Пандер, — бросил он. — У меня еще дела.
В сумраке трюма Джоду и Полетт крепко обнялись, совсем как в детстве, но с той лишь разницей, что теперь их разделяла преграда жесткого трескучего платья.
Джоду колупнул ногтем ободок капора.
— Ты изменилась, — сказал он, почти уверенный, что Полетт уже забыла бенгали.
Но она ответила на том же языке:
— Думаешь? Ты сам стал другим. Где ты был так долго?
— В деревне. Мама сильно хворала.
— Ой! — вскинулась Полетт. — Как она сейчас?
Джоду уткнулся в ее плечо; чувствуя, как вздрагивает голая спина друга, Полетт встревожилась и крепче прижала его к себе, стараясь согреть в объятьях. От его мокрой набедренной повязки платье ее промокло.
— Что произошло? Тантима поправилась? Ну говори же…
— Умерла… позавчера… — сквозь стиснутые зубы проговорил Джоду.
— Умерла! — Теперь Полетт ткнулась в него. — Поверить не могу… — шептала она, отирая слезы о его шею.
— До самого конца поминала тебя… — Джоду шмыгнул носом. — Ты всегда была…
Его перебило покашливание.
Полетт ощутила, как напрягся Джоду, и лишь потом услыхала посторонний звук. Резко обернувшись, она оказалась лицом к лицу с востроглазым кудрявым юношей в линялой желтой рубашке.
Захарий тоже растерялся, но первым пришел в себя.
— Здравствуйте, мисс, — сказал он, протягивая руку. — Захарий Рейд, второй помощник.
— Полетт Ламбер, — выговорила Полетт, ответив на рукопожатие, и смущенно добавила: — С берега я видела аварию и вот пришла узнать, как дела у пострадавшего. Я очень беспокоюсь за него…
— Я так и понял, — сухо сказал Захарий.
Полетт захлестнул сумбур мыслей: что подумает про нее этот человек и как отнесется мистер Бернэм к тому, что его воспитанницу застали в объятьях лодочника-туземца? В голове роились отговорки: ей стало дурно от зловония трюма… в темноте она споткнулась… Проще всего выдумать внезапное нападение, но она никогда не подставит Джоду…
Однако Захарий не вскипел благородным негодованием, но спокойно передал несостоявшемуся утопленнику рубашку и холщовые штаны. Когда Джоду отошел в сторонку, он нарушил неловкое молчание:
— Как я понимаю, вы знакомы с этим горе-моряком?
Теперь Полетт уже не могла прибегнуть к вранью:
— Конечно, вы поражены тем, что увидели меня в объятьях туземца. Уверяю вас, здесь нет ничего постыдного. Я вам все объясню…
— Совсем не обязательно.
— Нет, я должна объясниться хотя бы для того, чтобы вы поняли, насколько я благодарна за его спасение. Понимаете, Джоду — сын женщины, которая меня воспитала. Мы вместе росли, он мне совсем как брат. Я по-сестрински его обняла, потому что он понес тяжелую утрату. На всем белом свете он мой единственный родственник… Разумеется, все это вам кажется странным…
— Вовсе нет, мисс Ламбер, — покачал головой Захарий. — Я прекрасно понимаю, как это может всколыхнуть душу.
Голос его дрогнул, словно история задела в нем какие-то струны. Полетт коснулась его руки и виновато попросила:
— Пожалуйста, не рассказывайте никому. Некоторые косо посмотрят на шуры-муры барышни и лодочника.
— Я умею хранить секреты, мисс Ламбер. Будьте уверены, я не проболтаюсь.
Заслышав шаги, Полетт обернулась и увидела Джоду в синей матросской рубахе и холщовых штанах. Без привычной повязки и чалмы стало заметно, как сильно он изменился — похудел, вытянулся и окреп; возмужавшее лицо его казалось чужим, что весьма обеспокоило, ибо невозможно было представить человека ближе и знакомее. В прежнее время Полетт тотчас принялась бы дразнить его с той беспощадной язвительностью, какую они приберегали друг для друга, если кто-нибудь слишком далеко выходил за пределы их личной вселенной. Вот уж схлестнулись бы в подначках и насмешках, закончив тумаками и царапаньем! Но при Захарии можно было лишь улыбнуться и кивнуть.