Биографически, в послужном списке Эдуарда Деккера не числилось «преступного» участия в восстании туземцев. Зато на страницах романа Мультатули оружием воинствующего сарказма бичует тех, для кого цветные люди колонии лишь человеческая икра, «бессловесные орудия кофейного и сахарного производства». Он неутомимо сражается за яванцев, защищая прежде всего их человеческое достоинство. «Мой рассказ обращен к тем, кто способен поверить в то, во что иным поверить очень трудно: что под этой темной кожей бьются сердца и что те, кто гордится белизной своей кожи и связанными с нею культурой и благородством, коммерческими и богословскими знаниями и добродетелью, должны были бы иначе применять свои «белые» качества, нежели это доныне испытывали те, кто «менее одарен» цветом кожи и душевными совершенствами».
И Мультатули, на глазах у которого мучили и убивали яванских крестьян, отдает все свои душевные силы, чтобы голландцы услышали подлинную правду об Индонезии. Он предоставляет слово Саидже и Адинде. Нет, они не выдуманы, юноша и девушка из Лебака, поющие свою скорбную песню. В романе описывается судьба всего одной юной пары, но, говорит Мультатули, «я знаю и могу доказать, что в Индонезии было много Адинд и много Саиджей, и то, что является вымыслом в отдельном случае — в общении становится истиной».
История разоренной крестьянской семьи, — отнятый у нее последний буйвол, засеченный насмерть за неуплату земельной аренды отец Саиджи, карательная экспедиция, оставившая развалины и пепелище на месте его родной деревни, разбитые повстанцы, гибель Адинды и Саиджи — все это, по определению самого Мультатули, «не более как плагиат, список с печальной действительности».
Писатель навсегда полюбил Индонезию, ставшую его второй родиной. Он близко узнал ее талантливый народ, пел его песни, записывал яванские импровизации и сулебесские сказания, изучил альфурский, баттакский, сунданезский и малайский языки (глава о Саидже и Адинде первоначально была написана по-малайски). Образы многовековой индонезийской поэзии, музыка, театральные представления, эпос яванских рапсодов — все это было близко и дорого писателю.
Индонезийцы чувствовали бескорыстное, родственное внимание Мультатули к себе и платили ему тем же. Только такая близость и могла дать писателю поэтическую остроту зрения, позволила увидеть в Индонезии и индонезийцах то, чего ни один холодный наблюдатель не мог бы разглядеть. Именно это помогло автору «Макса Хавелаара» избежать экзотической лакировки тогдашней колониальной действительности, того сорта картинной идеализации, о которой Пушкин говорил: «Шатобриан и Купер — оба представили нам индейцев с их поэтической стороны и закрасили истину красками своего воображения».
Итак, «Макс Хавелаар» — это кровная частица трудной, беспокойной биографии писателя. Жизненно важная тема жгла Мультатули, требуя от него художнической смелости. Книга, осмелившаяся доказывать, что яванец — тоже человек, подействовала оглушительно на голландских дрогстоппелей. Против Мультатули сплотились колонизаторские и филистерские элементы голландской буржуазии. -Хозяева официальной прессы приложили немало усилий, чтобы парализовать «возбуждающее умы» влияние «Макса Хавелаара».
В этой удушливой политической обстановке Яков Леннеп, один из второстепенных писателей Голландии, взявшийся было содействовать обнародованию романа Мультатули, круто изменил тактику: он решил задушить опасную, взрывчатую, по мнению его хозяев, книгу. В напуганном воображении Леннепа «Макс Хавелаар» уже приводил в движение «подонки» нации в метрополии и в Голландской Индии. Под разными предлогами книгу попытались скрыть от индонезийцев и ограничили ее распространение буржуазно-мещанскими кругами Голландии. Но самые тонкие ухищрения леннепов не в состоянии были заглушить голоса Мультатули, В Островной Индии роман раскупали нарасхват, из-под полы.
Мультатули понадобилось десять лет, чтобы вырвать из враждебных рук свои авторские права и выпустить второе издание романа, которое разошлось неслыханным по тому времени двадцатитысячным тиражом. Несмотря на литературный успех, иллюзорные ожидания Мультатули, что угнетению яванцев будет положен предел, не оправдались. Буржуазные читатели почитывали «Макса Хавелаара», некоторые ревнители изящной словесности даже похваливали его, главным образом за необычную форму, а сентиментальные дочери дрогстоппелей разучивали на фортепиано переложенную на музыку трагедию Саиджи и Адинды.