Мы наверху, у меня. В ванной льется вода. Макс стоит в одном грязном белье, его сорочка с накладной манишкой висит на спинке кресла. Раздетый, он похож на сучковатое дерево; дерево, которое мучительно учится ходить. Трудяга в манишке, брошенной на спинку кресла. Могучее тело, искривленное тяжким трудом. Из Лемберга в Америку, из Бронкса в Кони-Айленд; толпы таких же, как он, сломанных, искореженных, искалеченных, как будто всех их посадили на вертел, и борьба бесполезна: борись не борись, а тебя все равно рано или поздно съедят живьем. Всех этих Максов я вижу в Кони-Айленде воскресным днем: на многие мили тянется пляж, устланный их исковерканными телами. Они купаются в собственном поту. Они лежат на песке, один на другом, переплетаясь, как крабы или как водоросли. Недалеко от побережья они на скорую руку строят себе лачугу, комбинированную ванную, туалет и кухню, которая служит им домом. В шесть утра звонит будильник, а в семь они уже набиваются в вагоны метро, испуская зловоние, способное свалить лошадь.
Пока Макс принимает ванну, я собираю ему чистые вещи. Вынимаю костюм — это подарок, но он мне велик и, Макс будет меня за него без конца благодарить. Ложусь, чтобы все спокойно обдумать. Следующий шаг? Мы собирались пообедать втроем в еврейском квартале, возле Сен-Поль, но потом Борис передумал. Он вспомнил, что обедает в другом месте. Я выпросил у него на обед кое-какую мелочь. Когда мы расставались, он сунул немного денег и Максу.
— Вот, Макс, возьмите, — сказал он, вытаскивая деньги из кармана джинсов.
От этих слов я поморщился — а также от того, как горячо стал благодарить его Макс. Уж я-то Бориса знаю. Знаю, что это его худшая черта. И прощаю. Мне легче простить его, чем себя. Я не хочу, чтобы Борис выглядел жадным и жестокосердным. Он ухаживает за своими родственниками, он платит долги, он никого не обманывает. Если ему и случается разорить человека, то делает он это по правилам; в этом отношении он ничуть не хуже Моргана или Рокфеллера. Он, как говорится, ведет честную игру. Но жизнь он игрой не считает. Он из тех, кто, одержав очередную победу, приходит к выводу, что в действительности потерпел поражение. Вот и сейчас им одержана блестящая победа — на этот раз над Максом. Он откупился от него всего несколькими франками и получил массу благодарностей. Теперь же, оставшись наедине с самим собой, он наверняка себя проклинает. Чтобы искупить свою вину, сегодня вечером он потратит в двадцать раз больше, чем дал Максу.
Макс зовет меня в ванную спросить, может ли он воспользоваться моей расческой. Естественно, какой разговор! (Завтра я куплю новую!) Говорю, а сам смотрю в ванну: в водосток, урча, убегает вода. От вида грязных потеков на дне ванны меня чуть не выворачивает наизнанку. Макс наклоняется над ванной, чтобы смыть потеки. Наконец-то он почистил перышки, он чувствует себя отлично, хоть ему и пришлось как следует потрудиться, прежде чем он соскреб с себя всю грязь. Это чувство мне знакомо. Я помню общественные бани в Вене, смрад, от которого теряешь сознание…