— Стоит заметить, что если бы не он, ты бы не была такой грустной, — нахмурившись, уточняет Мэтт, бросая беглый, но красноречивый взгляд на плотно закрытый холст с моим портретом.
— Все нормально, пап, не печальная я, просто сложный период. Не хочется никуда ходить, развлекаться впустую. Все мои мысли сейчас заняты созданием дома для детей, о котором я тебе уже рассказывала, — честно признаюсь я.
Папа вдруг расплывается в теплой улыбке и, преодолевая расстояние между нами, порывисто прижимает меня к себе, покачивая, как маленькую девочку:
— Я горжусь тобой, и должен попросить у тебя прощения, Рика. Тренируя тебя в лагерях ЦРУ, я не хотел подвергать тебя опасности никогда… прости, что не уберег и от Ильдара Видада. Я — плохой отец, — с горечью в голосе заключает он, провоцируя болезненные спазмы, сжимающие сердце.
— Не говори так, пап, не надо. Видад мертв. Осуждать его уже нет никакого смысла, винить себя — тем более. Я доверяла ему, а он просто… неважно. Все всегда складывается так, как должно быть, верно?
— Ты права, Рика. Но лично я убежден в том, что свою судьбу мы пишем сами. И то, что написал, как отец, я — мне не нравится, — нервно выдыхает Мэтт, проведя ладонью по моим волосам. — Возьми как-нибудь Лукаса с собой в центр. Думаю, ему будет полезно заняться чем-то более серьезным, чем резня в приставку.
— Хорошо. Обязательно, — улыбаюсь, когда Мэтт отпускает меня из своих объятий и направляется к двери.
Перед тем как уйти, он бросает, остановившись в проеме:
— Мне нравится, как ты играешь, — кидает взгляд на клавиши синтезатора. — Но присмотрись к чему-нибудь более веселому. Ты молода, Рика, я уверен, что очень скоро ты обретешь настоящее счастье — здесь, на нашей земле. Мы с Лукасом очень тебя любим и не хотели бы, чтобы ты… — Мэтт вдруг осекается, прицелив в меня долгий и сосредоточенный взгляд, на который я отвечаю слегка вскинутым подбородком.
Я знаю, что он имеет в виду. В глубине души папа не хотел бы, чтобы я когда-либо возвращалась в Анмар ни в качестве третьей жены, ни в качестве первой — ему, как западному человеку, тяжело принять законы восточного мира, а, следовательно, и Медину, воспитанную в этих законах. Для него я Эрика Доусон, и этот приговор я отчетливо читаю в его взгляде — если бы я согласилась на предложение Джейдана, мои отношения с семьей больше никогда не были бы прежними. В любом случае, третьей быть я не согласна, поэтому можешь не переживать, пап.
— Иногда мне кажется, будто я живу не своей жизнью, — признаюсь тихо, направляясь к двери, плотно закрываю ее, когда он уходит.
Пальцы автоматически тянутся к розе, выкованной из железа — подарок Джейдана, оставленный в тот день, когда он с бесшумностью сталкера ворвался на мою территорию. Сжимая ее в руке, я присаживаюсь на край кровати и, ощущая, как дыхание схватывает, а время замирает, открываю папку.
Он жив.
Камни с души падают вниз, даруя облегчение и чувство полета. А значит, мы еще встретимся. Или мне стоит забыть его навсегда? Так было бы легче… разорвать замкнутый круг, найти другого и влюбиться до изнеможения…
Так было бы правильнее. И ответ на вопрос «почему..?» прост: я слишком сильно его люблю. Я не смогу видеть, как к нему прикасаются другие женщины, как он тает в нежных объятиях своих жен. Может, я даже не буду видеть, но даже знать и находиться рядом — уже слишком. Я не смогу. Не смогу смотреть в синие глаза его детей, рожденных другими женщинами…
А ты бы смог так, Джейдан? Делить меня с кем-либо, знать, что обнимаю ночью крепко-крепко второго мужа? Я приму твое предложение о замужестве только тогда, когда на этот вопрос ты ответишь «да». А мы оба знаем, что это означает — никогда.
Самое страшное в этом лишь то, что брак в Анмаре фактически нерасторжим, необратим — не так просто развестись, не так просто исправить подобный факт. Разведенная женщина сгорает от выжженного на ней клейма позора, и подобной участи я не пожелаю никому.
Вот что нам написано, Джейдан? Такая карма? Я никогда не буду единственной, в то время как ты единственный мужчина, с которым я связала бы свою жизнь.
Может, папа прав, и мне стоит чаще смотреть по сторонам?
Вечер того же дня проходит так же, как и тридцать предыдущих за последний месяц: я еду в реабилитационный центр, заглядываю к поступившим за день ребятам, и в каждом новом ребенке пытаюсь найти Эмилию в надежде на то, что девочке удалось чудесным образом сбежать, затеряться в пустыне, где ее уже могла найти секретная группа, отвечающая за поиск в пустыне Махрус. Конечно, в центр определялись не только дети из Анмара, но и многие другие, оставшиеся без родителей и крова, которых чаще всего находят на просторах Мексики и Гондураса, и каждому я готова была помочь улыбкой, разговором или любой другой помощью, какая потребуется. То самое фантомное отверстие от сквозной пули все же медленно исцелялось — и не творчеством, а их теплыми и благодарными взглядами. Не знаю, почему так отчаянно ищу Эмилию, и почему так сильно хочу помочь всем и каждому — наверное, нам всем необходимо ощущать собственную нужность и необходимость другим людям, что довольно эгоистично, но как ни крути — важно для осознания смысла жизни и своей миссии, ради которой ты был рожден.