— Вот провалиться на этом месте, не вру.
— Ну хорошо, мать моя, — возразил ей Егорыч, — я как раз на твоего Илью Федотьича зубы точу. Так ты иди, голубушка, ко мне и мы уже с ним справимся, голубчиком. Довольно ему нам всем глаза морочить. Пойдем.
И Егорыч, не дав даже и оправиться бабе, повел ее домой, все опрашивая о том, как живется, как она жила с Ильею Федотьичем и давно ли он оставил ее.
Улика была как раз налицо, воочию.
Поздно вечером в дверь избы Ильи Федотьича кто-то постучался.
Собака во всю мочь залаяли.
Не привыкший к позднему посещению, так как и вообще в деревне поздно в гости не ходят, Илья Федотьич сам пошел отпирать дверь.
Перед изумленным сельским кулаком стоял Егорыч.
— Чего пожаловал, — грубо сказал ему Илья, — или опять какую-либо каверзу учинил и хочешь опять от меня денег просить?
— Нет, не денег, а с гостинцем я к тебе, Илья Федотьич, с хорошим гостинцем.
— А с каким? — спросил его в сердцах кулак.
Егорыч брезгливо оглянулся.
— А не услышит кто? Весть-то моя не очень-то — опасливая.
— Как опасливая? — спросил с удивлением Илья Федотьич.
— Я тебе говорю, опасливая, так ты и подумай, а потом уж и давай скажу один на один.
Кулака это заинтересовало. Недобрая искра пробежала у него в изумленных очах.
Он тщательно закрыл дверь, осмотрелся и ввел Егорыча. Она оба сели друг против друг на лавках под образами.
— Ну, — сказал Илья, — говори, в чем дело.
— Жена твоя дома?
— Нет, да говори, нечего там слова растягивать. Говори толком, не мучай.
— Ты два раза при живой жене женат, — проговорил, еле переводя дух, Егорыч.
Илья Федотьич так и привскочил.
— Что? Что ты сказал?
— Я говорю тебе, покайся, ты на двоих при живой жене женат.
— А ты откуда это знаешь?
— Видишь, знаю, да еще как знаю. У меня теперь твоя жена гостит. Она приплелась теперь сюда и в моих руках.
Илья Федотьич еле дышал.
— Так вот, будем говорить толком. Выкладывай сюда пят сотельных, иначе я на тебя донесу. А дашь пять сотельных, то помогу и твою супружницу как-нибудь устранить, с пути сжить. Ну что же, по рукам?
Илья Федотьич, видимо, колебался.
— Откуда у меня такие деньги? Да что я за богач такой? Откуда ты взял, что я так богат?
Но Егорович был неуклоним.
Кончилось это так, что из заветного сундука было вынуто пять сотельных бумажек и передано Егорычу.
Глухая ночь. Спит спокойно себе злополучная баба, жена Федотьича, сном праведным и ребенок у ее бока. И не плачет, сердешный, спит.
Вдруг отворяется дверь и в горницу крадется Егорович. У него в руках сверкает нож, за ним прокрадывается и Илья Федотьич.
А между тем, жертвы спокойно спят.
Вот злодей нагибается, выхватывает нож и со всей силы вонзает его в сердце вялой страницы.
Та умирает, не пикнув. Умирает, не успев даже благословить ребенка.
А в это время Илья Федотьич кидается на ребенка и в один миг отрывает ему ниже плеч голову.
— Готово, — шепчет он Егорычу.
— Готово, — отвечает тот, — прикочурили.
— Ну, теперь давай тащить, пока есть время.
И оба злодея подходят к трупу, желая нести его в сад и закопать.
Но как только они подошли к голове ребенка, тот вдруг открыл веки и пошевелил языком.
Злодеи так и обмерли.
Как бешеные, они выскакивают вон. Илья Федотьич спешит к себе в дом, как ни в чем не бывало.
А Егорыч, как бешеный, бежит прямо в лес.
Испугались они уж очень умерших.
Утром соседи вошли в горницу Егорыча, жившего вообще холостяком, и нашли там зарезанными какую-то бабу и ребенка.
Самого Егорыча и след простыл.
Пошли толки.
Одни говорят, что убил Егорыч. Другие скорее полагали, что в избу забрались воры и зарезали странников.
Илья же избавился от жены.
В волостное правление села Горохова прибыла от Московского окружного суда удивительная бумага.
Рано утром там были волостной старшина и писарь. На одном из конвертов была страшная надпись: «экстренно и секретно».
— Ну, — сказал старшина, — наверное, опять что-либо скубенты набедокурили. И нет от них покоя, Господи Боже мой, нет. Эдакая мразь, несчастие! Замучили совсем.
Писарь распечатал бумагу и стал читать. Там значилось следующее:
«Волостному старшине Гороховой волости.
Предписываю, мол, разыскать немедленно скрывающегося в селе Горохове, Петра Егорова Трындина, крестьянина Пензенской губ., обвиняемого Окружным судом в женитьбе на 40 женах. Такой то становой пристав».