Нет, ему кажется. Ни один брат и ни один послушник не будут сидеть на окне и болтать ногой, ни за что, никогда. Не обращать внимания?
Незнакомец сидел против света, и Ирвин видел только силуэт.
— Эй, — сказал Ирвин, — эй. Вы кто? Вы враг?
Собственный голос оказался хриплым, тихим, но Ирвин говорил чётче, чем думал, — может быть, это перед братьями слова комкались и размазывались. Вообще-то правильному брату речь не нужна вовсе, но Ирвин только послушник, и, кажется, он запутался. Он вообще не хотел ни с кем говорить, но вот же — пришли, помешали…
Незнакомец спрыгнул на каменный пол и приземлился легко, как упавший лист. Медленно прошёлся по келье, оглядываясь и словно давая время разглядеть себя — в чёрных широких штанах и такой же просторной рубахе, худой, на шее чёрный шарф из шерстяной ткани, руки прячет в карманах расстёгнутой куртки, глаза тёмные. На миг Ирвину показалось, что в них нет зрачков. Тонкие брови вразлёт и длинные чёрные волосы, по-женски гладкие.
— Ха, — сказал незнакомец, — это я враг?
Он говорил чудно, не как в обители: будто пел, а не говорил. Будто бы ему нравилось произносить слова, и дышать нравилось, и чувствовать под ступнями твёрдый пол. Интересно, откуда он явился? В обители не учили географию, и вот сейчас Ирвин об этом пожалел и тут же разозлился, что жалеет.
— А не враг — тогда кто? — Ирвин вскочил с кровати и оказался с незнакомцем лицом к лицу. — Зачем залезли на окно? Чужим нельзя здесь!
— А нынче в монастырях не жалеют путников? Кров и убежище во имя бога того или иного — нет, ушёл обычай?
Ни про какие такие обычаи Ирвину не рассказывали. В обители вообще мало рассказывали, зато учили слушать тишину до тех пор, пока Ирвин вообще не забывал, кто он и что он. Ещё учили слушать камень, становиться им. Говорили: не дёргайся, не прыгай, не огрызайся, не ори, когда не спрашивают. Не пытайся припомнить, как ты выглядишь. Не пялься в лужу. Не пялься на небо. Пялься внутрь себя, пока не увидишь озеро серой воды, вода плещет о камень. А теперь этот в чёрном явился сюда и смотрел так, что Ирвину хотелось закричать: ну что ты хочешь от меня? Зачем опять очерчиваешь? Зачем напоминаешь, кто я есть? Это было как будто посмотреться в зеркало, которого в обители не было и быть не могло. И зеркало это будто говорило: я тебя помню, тебя знаю, ты мне нужен, вне обители есть другая жизнь. Невыносимо. И он ещё что-то говорит о жалости к путникам. Ирвин кивнул на кувшин, стоящий в углу:
— Я могу дать вам воды, но больше у меня ничего нет.
Интересно, что братья делают с чужаками. В обитель никто никогда не заходил — даже новых послушников братья сами привозили откуда-то из города в крытой повозке.
— Ой-ой, вода, ну и гостеприимство, — чужак покачал головой, плюхнулся на Ирвинову кровать и воззрился на Ирвина снизу вверх. И вдруг улыбнулся. У чужака были отличные зубы, белые, ровные, такими хорошо надкусывать яблоки.
Ирвин сам не знал, откуда эти яблоки пришли к нему, в обители их не подавали, но он вдруг вспомнил — яблоневый сад, дорога меж деревьев и яблоки в траве — светло-зелёные, тяжёлые, одноцветные и наоборот — маленькие, красные или густо-розовые, как румяна в том мире, в котором ещё были зеркала. Разные яблоки. И пахнут дождём и травой.
Незнакомец моргнул, сощурился, будто бы что-то рассчитывая, кивнул и протянул Ирвину яблоко. Яркое, красное, как будто нарисованное. Из ниоткуда. Яркое — как пощёчина, ярче кельи, стен, камней и самого Ирвина, вместе взятых. Ирвин дёрнулся — не надо!
— Что? Что такое? Держи, настоящее. Я потом тебя научу. Или апельсин?
Ирвин только и смог что сделать шаг назад. В обители осуждали шум, и он не умел кричать. Но кто-то из братьев же сейчас почует ужас, ну и что, что Ирвин его не выразил внешне, такой они должны почувствовать, слишком страшно, потому что — откуда взялось яблоко? Его тут не было и не могло быть, это келья, а значит, незнакомец — чародей. А хуже чародеев нет на свете. И Ирвина теперь не возьмут в братство. Незнакомец отложил яблоко, нахмурился:
— Да ну? — Какой-то брат наверняка уже плыл к двери, а незнакомец всё смотрел на Ирвина, качая головой. — Да ну? Серьёзно? Хоть бы ударил, если так боишься. Глупо.
— Вы… если братья вас найдут, они же могут…
— О себе беспокойся. — Незнакомец встал.
Дверь открылась сама собой — Ирвин помнил, что маленьким он этого пугался, — и в комнату явился брат — Ирвин их путал, они все были серые пятна в тёмных, для виду подпоясанных хламидах, кто-то погуще, кто-то попрозрачней. Иногда они скидывали капюшоны, и Ирвин видел подобия лиц. Иногда, для послушников, братья даже использовали человеческую речь.