На днях, переселяясь в новый дом, укладывая в картонные коробки всевозможные ненужности вроде упомянутых двух мраморных слоников (их в комплекте семь штук, по старинному поверью приносящих счастье), куклы с фарфоровой головой, один глаз закрывается, второй нет, акварельного рисунка “Ленин в гробу среди хризантем”, нарисованного неизвестным художником и датированного 1924 годом, я наткнулся на серебряную сахарницу с надписью: “Екатерине Григорьевне Бухаровой от Мишо и Като в день ее свадьбы”. Говорилось о свадьбе моей русской бабушки. Секретарь-машинистка вышла замуж за своего босса Давида Алексеевича Миндадзе. Дело происходило в Баку. Дедушка имел завод по производству осетровой икры и отсылал ее (икру, а не бабушку) к столу его императорского величества Николая Второго. В старом тбилисском доме, помню, была фотография дедушки и императора со страннейшей хулиганской надписью на обратной стороне: “В п…де тонут большие корабли”. Странно, домашние фотоальбомы всегда кем-то тщательно редактировались. На групповых фотографиях вырезались головы людей, объявленных врагами народа… а эта фотография дедушки и императора с крайне неприличной, заборной надписью хранилась в нашем доме нетронутой. Кто автор этой надписи, не знаю. Классе в третьем я прочел ее по слогам, не очень понял, но спросить у взрослых не решился…
Давид Алексеевич Миндадзе был богат, щедр, хлебосолен, купил трехэтажный особняк в центре Баку, по воскресеньям устраивал общий стол. Приходили рыботорговцы, грузинское землячество, гастролирующие артисты, дедушкины любовницы… Дедушка был весельчак, и не важно, кто был ты, главное, что ты выпивоха, умеешь говорить красочные тосты и петь, когда все поют. Приходил и один скромный юноша из какого-то технического училища, где учился дедушкин племянник. Приходил каждое воскресенье в течение трех лет. Бабушка как-то особенно приметила его. Была у рыжего Лаврика (так его звали) привычка вскакивать из-за стола и мыть на кухне свою посуду. Съест суп, съест хашламу, несет тарелки на кухню. Бабушка (ее рассказ) говорит Лаврику: “В доме столько прислуги, зачем вы сами моете?” В ответ слышала: “Екатерина Григорьевна, я жуткий чистюля. Не могу иначе, простите”. Ему прощалось, так как Лаврик хорошо пел, входил в постоянный дедушкин домашний хор. Если Лаврик Берия не приходил в какое-то воскресенье, дедушка слал за ним линейку (так назывались коляски, запряженные лошадьми).
Прошли годы. Случилась революция. Давид Алексеевич Миндадзе не пожелал бежать в Стамбул. “Рыбку съесть и его величество царь любит, и эти сраные Марксы, Энгельсы, Ленины”. Он вернулся в Грузию, стал служить в “Рыбаксоюзе”. Лаврик превратился в Лаврентия Павловича Берию, стал главным человеком в республике.
В нашей семье появился бунтарь – мамин брат Леонид, он входил в молодежное антисоветское общество “Дзмоба”. Его арестовали. Бабушка пошла к Берии.
Попасть к высокому начальству тогда, как ни странно, было не очень сложно. Бабушка сидела в приемной Лаврентия Павловича, ждала. Ровно в восемь утра открылась дверь, вошел сам. Ни на кого не глядя, пересек просторное помещение приемной. Бабушка встала, подошла, сказала: “Здравствуй, Лаврик”. Берия остановился, улыбнулся: “Здравствуйте, Екатерина Григорьевна. Всё помню… Такой хашламы, как у вас в Баку, нигде не ел…” Бабушка воспользовалась бериевской улыбкой: “Я по поводу сына Леонида” – и получила ответ: “Очень нечистое дело, Екатерина Григорьевна, а я, как вы помните, жуткий чистюля… Ничем не смогу помочь, ничем”. Вынул из кармана своего плаща деревянную коробку: “Это передайте Давиду Алексеевичу, на удачу”. Сказал и скрылся за дверью своего кабинета.
Бабушка вернулась домой. Из коробки высыпались семь мраморных слоников. Дядю Леонида сослали. Бабушка хотела разбить молотком мраморных слоников. Дедушка не велел: “Назло этой твари пусть охраняют нас”. Почему так решил Давид Алексеевич, почему эти слоники всю жизнь стояли на пианино в нашем старом доме? И сейчас я не нахожу сил избавиться от них, хоть знаю, что они не приносят счастья… Пианино давно уже нету, нет никого из участников этой истории, слоники скинуты в один из ящиков моего письменного стола, но они есть. Может, в день моего семидесятишестилетия я разобью их мраморные хоботы, уши, ноги, растопчу, как хотела Екатерина Григорьевна, и выкину. И что-то изменю в своей жизни! А может, нет? Ведь никто не стер с фотографии императора “В п…де тонут большие корабли”. Когда я снимал фильм “Пловец”, альбом с фотографиями и какие-то предметы нашего домашнего интерьера я увез на съемки в Батум. В суматохе за всем не уследил, пропало многое, в том числе и это мудрое предупреждение кораблям и мужчинам.