— Да, господин Норье, — сказал он в заключение, — так уж принято в наших местах. Здешние жители уверены, что раз так много рук прикасалось к ткани, то на ней осталось видимо-невидимо всяких микробов. Поэтому тот, кто покупает эту ткань, выдвигает свои условия.
— О-ля-ля! Делать вам нечего! Вот почему люди, приехавшие сюда даже с самыми добрыми намерениями, становятся злыми и ворчливыми, — заявил господин Норье.
— Да, это так, хозяин.
— Ну так что же, продает он или нет свою ткань? — поинтересовался Киланко.
— А то нам нужно успеть сделать еще и другие покупки, — добавил Бурайма.
— Скажите вашему отцу, что я готов продать ему по двести франков за метр.
— Как только вы согласитесь продать ее за сто шестьдесят, я куплю у вас один отрез и по сто двадцать пять франков все три, — заметил Киланко.
Услышав перевод этой фразы, господину Норье показалось, будто его ударили дубинкой по голове. Он понял, что Киланко человек хотя и далекий от цивилизации, но совсем не глупый. Первым его желанием было послать ко всем чертям и самого Киланко и всех его отпрысков, но, кое-что прикинув, он передумал: «Через полгода эти ткани совсем выйдут из моды. Вот уже три года я вожу их с базара на базар. Купив десять таких отрезов оптом, по семьдесят пять франков за метр, мне удалось продать их гораздо дороже, когда был спрос на них. Значит, уступив этой деревенщине, я ничего не потеряю...»
Он оглядел Киланко с ног до головы.
— До чего ж вы мне осточертели с вашими вирусами и заразами!
— Скажите вашему хозяину, что я больше не спорю. И да хранит бог его самого и его товары!
При этих словах господин Норье протянул ему руку. Киланко заколебался, хотя не первый белый человек выражал ему таким образом свои дружеские чувства или просто завершал сделку. Белые инспектора, приезжавшие вместе со своими африканскими помощниками проверять его апельсиновый сад, вели себя с ним точно так же. И он пожал руку господину Норье. Сделка состоялась. Отрезы перешли в руки его самых больших детей, и вся семья Киланко удалилась.
12. АЙАО ПОТЕРЯЛСЯ
Айао долго слушал эти многословные и так удачно закончившиеся пререкания. Не совсем понятные для него разговоры взрослых давно уже надоели ему. Он незаметно отделился от своих, подошел к одному грузовику белого торговца, потом к другому и стал бродить между прилавками с копченой рыбой, с жареными и свежими, только что разделанными тушками кротов, дикобразов, агути.
Особенно его поразили торговки шпинатом, перцем и всякой другой зеленью. Этих овощей было полным-полно в Югуру, и он никогда не думал, что их возят оттуда в Афежу, за 12 километров, чтобы так бойко торговать ими здесь. Переходя от прилавка к прилавку, от фургона к фургону, он вышел к берегу реки, совсем не подозревая, что слишком удалился от отца, братьев и сестер, которые в тревоге уже разыскивали его.
Сколько же лодок и пирог было привязано к торчащим из воды шестам! Айао никогда не видел ничего подобного. Они стояли на протяжении полутораста метров вдоль берега, тихонько покачиваясь, так тесно прижатые друг к другу, словно преграждали путь всякому, кто хотел бы протиснуться между ними. Как завороженный смотрел на них Айао и удивлялся: «Откуда они? Чьи? Сколько времени плыли сюда, в Афежу?» Все эти вопросы волновали его детское воображение, в то время как родные бегали по всему рынку, присматривались к каждому ребенку.
— Нам Сикиди, ты не видела моего маленького братца? — спросила Фива со слезами на глазах, оказавшись в том месте, где продавались матрацы.
— А разве Айао пришел на базар вместе с тобой, Фивочка?
— Мы пришли все с отцом. А пока отец торговался, Айао пропал. И вот мы его ищем...—сказала Фива, громко плача.
— Он не мог потеряться. Ты искала его там, где продаются гуаявы, папайи и манго?
— Нет, но, может быть, отец или кто-нибудь из моих братьев уже сбегали туда, — ответила она, рукой утирая нос.
— Пойдем посмотрим... Не мог же он потеряться!.. Подумать только, а я для него сделала такой красивый матрац!.. Не могли же украсть нашего мальчика!—бормотала нам Сикиди, ведя за руку Фиву.
Встревоженный Киланко, не зная, что делать, обратился к Агбале́, вождю селения Афежу. Агбала был большим тучным мужчиной с красивым женоподобным лицом и обаятельной улыбкой. На щеках его виднелись такие же тонкие надрезы, как и у Селики. Они принадлежали к одному и тому же племени. Агбала, родившийся в Афежу пятьдесят лет тому назад, стал ее вождем, несмотря на то что родители его были не из этого селения. Они приехали сюда за шесть лет до его рождения и были встречены с должными почестями. После смерти вождя Шокото́ главные языческие священнослужители[13], собравшись вместе со старейшинами, избрали Агбалу новым вождем Афежу. Жители приняли его восторженно, с полным доверием, потому что к тому времени они уже хорошо знали этого сорокалетнего мужчину, ценили его за храбрость, доброту, справедливость, за точность, с которой он выполнял все свои решения, за его естественные, благородные, но не безрассудные, порывы души, за его готовность помочь всем, кто к нему обращался.