Беседы, однако, не состоялось.
Их гость вдруг вытащил тонкую белую палочку, поочередно взмахнул ею над Бенсонами, произнеся что-то на непонятном языке, а после повторил, глядя в глаза, для каждого одну и ту же фразу: «В вашем доме никогда не жил Гарри Поттер».
— Ч-что вы делаете? — сумел выдавить из себя совершенно сбитый с толку Гарри, когда после очередных пассов белой палочкой Анна и Эд уснули. Он почувствовал тревогу с тех пор, как увидел ее в руках старика. Теперь к тревоге примешивался страх. Что этот человек сделал с Бенсонами?
Незваный гость тогда взглянул на него с грустной улыбкой:
— Прости, Гарри. Я знаю, что тебе тут хорошо, и что Дурсли не самые лучшие на свете опекуны. Но ты должен жить с ними ради своей безопасности. Я… поговорю с Петунией и Верноном. Они больше не будут тебя обижать.
Закончив говорить, старик навел палочку на Гарри и, глядя в глаза, произнес:
— Обливиэйт! Ты никогда не жил у мистера и миссис Бенсон, не покидал дом Дурслей.
Лишь сильным испугом, когда на него оказалась нацелена странная палка, и вспыхнувшим вдруг в голове зеленым светом Гарри мог объяснить, что остался тогда молча сидеть на диване, широко раскрытыми глазами глядя на теперь казавшегося откровенно жутким старика.
Анна и Эд после тех же действий выглядели сбитыми с толку, будто не понимали, где находятся и что происходит. Гарри почему-то ничего не почувствовал. Когда же незваный гость повторил слово, усыпившее патронажных родителей, еще испуганный, но немного отошедший от потрясения, он притворился, что тоже спит. Ведь поняв, что у него не вышло то, чего он хотел, старик мог разозлиться. Что он сделал бы тогда? Гарри предпочел не выяснять.
Кто бы знал, чего ему стоило не вздрогнуть, когда чужая рука прошлась по волосам, а в тишине гостиной прозвучало едва слышное «прости»!
Дальше были минуты ожидания, вспышка, окрасившая в красно-оранжевый темноту под закрытыми веками, чувство тепла и сдавливания… после — голоса. Знакомые и неприятные. Его положили на что-то мягкое. Скрипнула дверь, отсекая звуки. Гарри выждал некоторое время прежде, чем рискнул открыть глаза. С трудом, но он узнал вторую спальню Дадли. Игрушек в ней больше не было, зато появились стол и кровать.
Дурсли, как и обещал старик, стали вести себя приличней. Гарри дали комнату и ни разу больше сильно не били, что не меняло факта: для родственников он так и остался Уродом и бесплатной рабочей силой. Кормить Гарри тоже лучше не начали. Хватание за руки и уши, и подзатыльники старик к «битью», кажется, не относил.
Может, не знал о них.
На самом деле Гарри было все равно. Человек, забравший его от Бенсонов, стал первым, кого он смог возненавидеть.
Какими бы ни были его отношения с Дурслями, именно ненависти к ним Гарри никогда вообще-то не испытывал. Сначала верил, что его не любят, потому что недостаточно хорош. Позже, в школе, когда понял, что никто больше так не живет, даже если ведет себя очень, очень плохо, что что-то не так с Дурслями, не с ним, ощутил обиду. Еще позже — в частности после того, как странный старик вернул его, — к этому чувству добавились презрение и неприязнь. Злорадство, когда семейство настигали неприятности. Ненависти не было. Возможно, потому, что Гарри четко понимал (и как не понимать, когда Дурсли твердили это постоянно?), что те не хотели его, не выбирали иметь в своей семье. И только больше в том уверился, когда старик, не слушая тетушкиных протестов, вернул его.
На следующий день Дурсли даже не помнили, что Гарри и Дадли у них забирали. Не помнили этого также соседи и учителя. Лишь некоторые одноклассники поначалу спрашивали, почему он так много пропустил. Кажется, старик не смог добраться до каждого, кто когда-либо видел Гарри в школе. Или решил, что парочке детишек все равно никто не поверит. Как бы то ни было, его возможности пугали.
Это была еще одна причина, по которой Гарри ненавидел старика. Он не боялся Дурслей. Наказаний — да, но не их самих. Дурсли были понятной величиной, некой отстойной, зато предсказуемой константой в жизни Гарри. Он знал — годам к шести-семи так точно, — что может их взбесить, за что его накажут, как. Старик же, отобравший у него иллюзию семьи, возможность сытно есть и мягко спать, в кои-то веки чувствовать себя ребенком, не уродом, пугал.
Гарри не знал, чего мог ожидать от него, когда тот вновь появится, не знал границ его возможностей… Ради бога, этот тип стер память нескольким десяткам человек!
Что с точки зрения Дурслей, кстати, делало его таким же «ненормальным», как и Гарри.