Борис так жалобно вздохнул в своем углу, что мать сказала:
— Ну ладно уж, выходи. Но предупреждаю: весь день будешь сидеть дома.
Борис взял стул, поставил посредине комнаты, сел на него и вызывающе заявил:
— Вот и буду сидеть.
— Ну и сиди. — И мать быстро закрутила ручку швейной машины.
«Ей хорошо, весело — она работает. А ты вот сиди на стуле, как в тюрьме. Никто не пожалеет».
Борис поерзал на стуле, чтобы обратить на себя внимание. Мать подняла голову.
— А хочешь, — сказал вдруг Борис с воодушевлением, — я тебе устрою, чтоб машина сама вертелась?
— Не подлизывайся, все равно никуда не пущу.
«И откуда она умеет угадывать вперед, что ты хочешь?»
Борис решил обидеться:
— Я тебе помочь хочу. На улицу мне идти даже не интересно. Там пыль!
— Помочь хочешь? А ну, подмети пол!
Борис медленно пошел в кухню за веником. Вернувшись в комнату, он сердито сказал:
— Ты неправильный веник купила.
— Это почему? — удивилась мать.
— Нужен дубовый: дуб крепче березы.
— Ничего, подметешь и березовым.
Борис громко шаркал веником.
— В углу почему сор оставляешь? — спросила мать.
— Ну вот, — горько сказал Борис, — перебила ты меня, а я уже совсем придумал!
— Что придумал?
— Машину. — Бросив веник, возбужденно размахивая руками, Борис объяснил: — На крыше ветряк устрою, в потолке дырку пробью, от ветряка к машине ремень проведу, вот и будет она сама вертеться от ветра.
— А потолок кто тебе позволит портить?
Борис задумался.
— Ну, тогда через форточку.
Мать остановила машину; прижав ладонь к никелированному колесу, внимательно и долго смотрела на сына, потом сказала:
— Ну уж ладно, иди гуляй.
Борису от радости хотелось пуститься в пляс, но желание сохранить собственное достоинство победило. Он посмотрел себе в ноги и сдержанно заметил:
— Пойду проветрюсь, что ли.
Вздохнув, он направился к двери, но вдруг остановился и сказал тоном мастерового:
— Три копейки пожалуйте.
— Это зачем еще?
— На материал для машины.
Мать достала из деревянной коробочки, где она хранила мелочь, три копейки, положила на стол и, склонившись, стала снова шить, быстро крутя ручку машины.
Борис посмотрел на три копейки, потом на скорбное, озабоченное лицо матери. Он вспомнил разбитую бутыль с молоком и как мать молча вытирала тряпкой молочную лужу.
Отвернулся и нерешительно сказал:
— Мне их вовсе не надо. У меня карман рваный.
Борис быстро вышел из комнаты, хотя три копейки ему были все-таки очень нужны.
Во дворе на заборе сидел Костя и пронзительно свистел. Услышав этот свист, птицы взлетали с веток, а куры, нервно кудахча, метались по двору, сзывая цыплят под крыльцо.
Спрыгнув с забора, Костя небрежно протянул Борису руку.
Борис хрипло сказал: «Здорово!» — и тряхнул изо всех сил Костину руку.
По небу катились редкие пушистые облака. Жгло солнце. В холодной тени у забора спал Тиграс — огромный пес, по специальности ночной сторож. Рыжая шерсть Тиграса густо покрыта репейником. Когда Тиграс дрался с чужими собаками, репейник служил ему как бы кольчугой.
Как-то в саду, на дорожке, Борис увидел жука, окруженного полчищем муравьев. Жук лежал, тяжелый, почти железный, под своими доспехами, и муравьи ничего не могли с ним поделать. Вернувшись домой, Борис сделал из картона рыцарские доспехи для Тиграса. Когда он укрепил их веревочками, пес выглядел очень воинственно и красиво. Но стоило Тиграсу встряхнуться, как картонные доспехи разлетелись по двору. Тогда Борис решил использовать репейник. Облепленный репейником, Тиграс действительно очень походил на древнего воина в кольчуге.
Борис посмотрел на спящего у забора Тиграса и вполголоса спросил:
— Кто за нас?
Тиграс вскочил и ошалело тявкнул. Но, увидев Бориса, зевнул и стал потягиваться.
— Понимает! — гордо сказал Борис и потом задумчиво произнёс: — А вот мы с тобой ни одного собачьего слова не знаем.
— Если захотеть, можно научиться, — обидчиво возразил Костя.
Втроем они вышли на улицу и направились к паровозному кладбищу. Тиграс бежал впереди, махая хвостом, и изредка покусывал какую-то траву, по мнению ребят — целебную.
Был август. Дул ветер, напитанный запахами вянущей травы.
Паровозное кладбище находилось на пустыре, обнесенном высоким серым забором. Пустырь зарос бурьяном, густым и колючим.
В тупиках на прогнивших, вдавленных в землю шпалах и рельсах стояли паровозы.
Паровозное кладбище напоминало картину из «Руслана и Людмилы». В поле лежат русские богатыри в разбитых шлемах, сквозь кольчуги проросли деревья, в обломках щитов вороньи гнезда; и, наверное, там так же кисло пахло ржавчиной и стояла тишина, полная таинственных шорохов и птичьих писков.