И вот однажды Гусев пришел в класс, как обычно, проскользнув в дверь боком; покашливая и дергая плечом, стремительно пробрался он к кафедре. Но на этот раз он не заговорил сразу же, но бессильно опустился на кафедру и. держась ладонью за длинную шею, делая глотательные движения, не мог произнести ни слова. Лицо его было серым, как промокательная бумага; вокруг глаз черные, вдавленные круги; он тяжело дышал. Выпуклые глаза его воспаленно блестели. Несколько раз Гусев пытался начать урок и не мог. Потом, вдруг махнув рукой, он закрыл ладонью лицо и просидел так до конца урока, неподвижный, оцепеневший.
В классе все время стояла тишина.
Во время большой перемены стало известно, что военное министерство отвергло снаряд Гусева.
Рассказывали, что какой-то генерал разорвал чертежи Гусева, сказав, что он своим предложением оскорбил русское офицерство, которое может и без помощи штатских разделаться с пруссаками.
Рассказывали, что этот генерал написал инспектору училища гневное письмо, в котором сообщил, что Гусев, вместо того чтобы обучать молодое поколение, оклеветал армию своим заявлением о непригодности существующих снарядов.
Через несколько дней ученики узнали: на экзамене по физике будет присутствовать специальная комиссия из округа. Ребята подумали: если знания у них окажутся посредственными, Гусев, наверное, будет уволен.
Борис предложил ребятам остаться после занятий.
Было решено подготовиться всем к экзамену по физике с особенной тщательностью. Самых ленивых и тупых учеников взять под особое наблюдение. А если кто провалится — бить втемную, лучше пускай из училища заранее уходит.
Члены экзаменационной комиссии расходились, недоуменно пожимая плечами.
— Это похоже на заговор, — бормотал лысый старичок из округа. — Подозрительная успеваемость! — И, разводя руками, он изрек: — Деев — ведь это же типичный тупица, а четыре с минусом. Нет, это мистика!
Инспектор, наклоняясь к старичку, вежливо заметил:
— Вы же, ваше превосходительство, вопросы сами задавали.
Старичок выпрямился и строго сказал:
— Задавал. Но ответам не верю, хоть и правильно. Заговор! Утверждаю! — И, сердито фыркая, он засеменил в канцелярию.
В воскресенье ученики пришли на квартиру к Гусеву.
Гусев вышел к ним навстречу; виновато улыбаясь, пожимая руки, он говорил всем:
— Благодарю вас, очень благодарю! — и кашлял так, что всё его узкое тело сотрясалось.
В комнате его было пусто, на полках уже не было приборов.
Гусев кашлял, молчал и виновато улыбался. Ребята тоже чувствовали себя как-то стесненно и неловко.
И когда все встали, Гусев вдруг засуетился, на лице его выступили красные пятна, и он, подняв руку ко рту, произнес надтреснутым, дребезжащим голосом:
— Вспомните, господа, Гусева. Если кто-нибудь из вас когда-нибудь захочет сделать открытие, полезное для своего отечества, то пусть он знает, что перед ним будут закрыты все двери. Он может кричать, стучаться в них, умереть на пороге — никто не поможет ему. Потому что пройти в эти двери можно, только сломав их. А сломать невозможно: швейцар в мундире даст вам по шее раньше, чем вы соберетесь с силами.
Гусев хотел улыбнуться, но снова закашлялся и больше не мог выговорить ни слова. Он так и остался в коридоре, одной рукой опираясь о стену, другой поднеся ко рту скомканный платок.
ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ?
«Полотером» называли ученики преподавателя рисования за его манеру тщательно вытирать доску губкой перед началом занятий.
Маленький, седой, чрезвычайно опрятный, он до самозабвения любил свой предмет. Став спиной к классу, он рисовал твердой маленькой рукой античный орнамент. Отступив от доски на шаг в сторону, он подносил ладонь к глазам, увлеченно улыбался, забыв об учениках, облизывал испачканные мелом пальцы.
Ставя плохую отметку, он огорченно поджимал губы и бледнел. Выписывая же «пять с плюсом», краснел от удовольствия, и лицо его расплывалось в такую счастливую улыбку, словно эту отметку он ставил не ученику, а самому себе.
— Искусство художника, — говорил учитель торжественно, — заключается не только в умении повторить очертания и формы предмета на бумаге. Душа изображения — свет. Световые лучи находятся в постоянном движении. Запечатлеть это движение — значит открыть дивное живое свойство предмета.
Своими витиеватыми рассуждениями он напоминал мастера Щептева.
Борису не стоило особого труда занять место первого ученика на уроках рисования. Быстро, точно, не испытывая при этом никакого волнения, он переносил на бумагу очертания гипсовых слепков, античные носы, руки, головы. Борис так набил себе руку, что мог рисовать их с закрытыми глазами.