— А ты? — спросил Олег.
— Гусыня потом на меня посмотрел и спросил у Лысого: «Этот самый трепыхается?» И говорит: «Воспитайте». Лысый и еще один в меня вцепились, начали куртку расстегивать. Я стал вырываться… Но я за ремень не боялся. Он у меня в петлях туго сидит, не вытащить. Я боялся, что значок сорвут. — И Митя посмотрел на свой чемпионский жетон, приколотый к форменной рубашке.
— А диплом где? — спросил Олег.
— Диплом я в руках держал. Они сразу выбили и затоптали. Там грязно у ящиков.
Олег сидел, положив руки на колени. Прямо сидел и спокойно. Только суставы пальцев напряглись и побелели.
— Дальше, — сказал он.
— А дальше Гусыня оглянулся и говорит: «Ладно, некогда нам. Пусть чешут отсюда. А ну бегите! И не оглядывайтесь!» Те побежали, а я вырвался и пошел… Вот тогда Лысый и увязался.
Наташа до сих пор молчала. Вертела в руках Митину куртку. Наконец спросила:
— Олег Петрович, здесь иголка и нитки есть? Зашить надо.
Олег словно очнулся:
— Что?.. Да, есть, конечно. В аптечке посмотри.
Наташа принесла иглу и нитки, отошла с курткой к окну, ближе к свету, и оттуда вдруг спросила:
— Их ведь четверо было? И вас тоже. И они даже не больше вас. Как же так? Без драки…
— Я не знаю. Наши какие-то замороженные сделались. Будто кролики перед удавом… — И Митя вдруг заплакал.
Олег быстро встал и взял его за плечи.
— Да что ты, Митька! Ты ведь не был кроликом. Ты сделал все, как надо.
— Обидно, — прошептал Митя. — Даже никто не подумал, что можно драться.
— Но ведь ты-то дрался, — сказал Олег. И улыбнулся: — Признайся: первый раз в жизни, да?
Митя тоже улыбнулся разбитыми губами.
— Нет. Наверно, второй. Я еще в детском саду дрался с одним мальчиком из-за педальной машины. Но мы тогда подрались и помирились. А с этими… Это же враги…
«Враги? — подумал Серёжа. — Значит, враги».
Сам он с такими компаниями как-то не сталкивался. В том дворе, где он вырос, ребята были как ребята. Всякие. Сашка Кривицын и Мишка Маслюк иногда курили за сараем. Бывало, что все резались в «чику». В соседний сад лазили за яблочками. Но никому в голову не пришло бы напасть на кого-то, избить, отобрать что-нибудь…
Видел, конечно, Серёжа и других. Тех, кто мелкими стайками вьется у гастронома и кино, с сигаретами, опасливо спрятанными в рукав. Постриженных не то чтобы «под битлов», а вроде. В резиновых сапогах с отогнутыми до пят голенищами, будто нет у них нормальной обуви. С ухмылками, то увертливыми, то наглыми. С припухшими от курева глазами.
Один такой, Санька Копылов, учился в Серёжином классе. Учился так, с двоечки на троечку. Зевал на уроках, уныло грубил учителям и на все вопросы отвечал одинаково: «А чо я сделал?» Разговаривать с ним было неинтересно, он даже «Тома Сойера» не читал, а любимый герой его, судя по всему, был волк из мультфильма «Ну, погоди!». После уроков этот парень спешил к каким-то дружкам. Ходили слухи, что дружки эти могут кого хочешь подкараулить и отлупить. Серёжа не верил.
Отец не терпел хулиганов. Он говорил: «Это же трусы. Они храбрые с теми, кто перед ними трясется. А как только получают по морде, сразу теряют все нахальство». И Серёжа верил ему.
Но сам он ни разу не встречался с ними лицом к лицу. И, по правде говоря, не думал о них как о врагах.
Но вот пришёл Митька, и лицо у него в крови. Митька, который никого не трогал и дрался только один раз в детском саду, да и то неизвестно, первый ли начал. За что они его, гады!
Ну ладно, они — это они. Но наши…
Разве так бывает? Только что держали рапиры, был бой, и казалось, что хоть тысяча врагов налетай, никто не страшен! Женька Голованов… Большой такой, сильный, наверно. Где его сила и смелость? Ленька Мосин. Как он подошел тогда: «Не люблю, если кто-нибудь на меня обижается…» Что же он, обидеть боялся этих типов? Трус он, вот и все! И Сенцов… Новенький, еще кандидат, но ведь тоже рапиру держал. И перед знаменем стоял на линейке.
Ну есть же, черт возьми, такие слова: «Взяв оружие в руки, обещаю, что ни трусостью, ни подлостью, ни изменой не запятнаю свой клинок…» Даром, что ли, это обещание дают те, кто вступает в «Эспаду»?
И Олег, видимо, думал, о том же.
— Финалисты… — сказал он с едкой досадой. — Цвет и надежда клуба… Красивые слова говорим, песни поем о гордости и чести, а перед первой же встречной шпаной готовы… Тьфу!.. Ну вот что: в шесть — совет.
Он повернулся к Мите:
— Извини уж, придется отложить наш праздник. Ты приди к шести. И вы, ребята, придите. Договорились?