Когда я только-только впервые стал отцом, в глаза начали бросаться, порой сбивая с толку, культурные предрассудки, о которых я почти не имел представления. Мы с семьей жили в одном из типичных для Филадельфии районов, где дома тянутся рядами. Отправившись в конец улицы, можно было наткнуться на небольшую спортивную площадку — там группы мальчишек ежедневно играли в лакросс или баскетбол. Мой сын обожал спорт и любил игры, однако он не был готов к тому, что произошло, когда его товарищи достигли подросткового возраста. Несмотря на годы совместных игр, веселья и беготни по округе, некоторые мальчишки выросли злыми и будто забыли о прежней дружбе. В конце концов они подбили всю группу ополчиться против моего сына, отказаться от общения с ним и изгнать его с территории площадки. Раз за разом он плелся домой, поджав хвост.
Поначалу я не позволял ему сидеть дома одному и смотреть телевизор или играть в видеоигры; вместо этого я сам играл с ним, пытаясь укрепить его уверенность в себе, дабы впоследствии он снова попробовал выбраться на площадку. Но одним воскресным утром, уже отдохнув после тяжелой рабочей недели и заметив, как мой сын вновь возвращается с игровой площадки расстроенный, я встал у входа в дом и сказал, что не пущу его. «Разберись с этим сам, — потребовал я. — Я буду стоять здесь хоть до скончания века, однако сдаться тебе не позволю». Он попытался пробиться в дом силой; его стыд и разочарование вскоре обратились в ярость и злобу. Он заорал, что не желает идти обратно на площадку, после чего окончательно размяк и принялся кричать и плакать, пытаясь пробраться внутрь. Я твердил: «Ты справишься. Не сдавайся». Из дома вышел сосед: ему, должно быть, показалось, я издеваюсь над ребенком.
Но желал ли я помочь сыну? Или всего лишь подчинялся стереотипу о том, что мальчики не должны смущаться драки? Разве мой урок не заключался в том, что мужчина всегда должен справляться с трудностями — и неважно, сильно ли он напуган или разбит? Пытаясь побороть ситуацию, как мне казалось угрожающую будущему моего сына в компании мальчишек, я, кроме того, боролся еще и с чем-то в глубине своей души. Насколько большой вклад в происходящее внес мой собственный страх: моего сына изгонят с площадки окончательно, оградив его от «мальчишеских» забав и вынудив его жить в более мирной обстановке?
Мне повезло. Я сумел определиться и найти ответы на эти вопросы. Вскоре после колледжа я начал практиковать консультации со сверстниками, и именно это стало знаковым поворотом судьбы, благодаря которому изменилась моя жизнь, а впоследствии — и определилась будущая карьера. Я научился слушать и в свою очередь высказываться — терпеливо, открыто, ничего не упуская. Я работал с обычными людьми, помогая им справляться с напряжением и предрассудками, мешающими нам полноценно жить. Именно так: клиенты избавлялись от устаревших представлений о взаимоотношениях и учились выстраивать связи по-своему. Мне то и дело приходилось выговариваться, распутывать хитросплетения чувств и проблем, избавляться от давно накопившегося напряжения, и в итоге я почти до совершенства отточил умение быть честным с тобой. Кроме того, постоянно слушая других, я в общем и целом стал более чутким. Шли годы, и, постоянно разбираясь в своих реакциях, ощущениях и мыслях, я сумел справиться с такими непростыми событиями, как смерть брата, а также со стороны взглянуть на наклонности, привитые мне уже в юные годы и ограничившие мое мировоззрение. Я даже начал понимать, в каких случаях учу сыновей важному скорее для меня, а не для них.
Анализируя случай, описанный выше, я осознал, что пытался схитрить и одновременно сделать две вещи: пожалеть сына, поскольку друзья отнеслись к нему нехорошо, и убедить его добиваться своего, невзирая на препятствия. Я желал преподать сыну важный урок, которого так недоставало мне самому в ранние годы: человек сам способен определять будущее, и неважно, насколько безнадежным или потерянным все кажется сейчас. Позже, когда мы уже успокоились и сидели рядом, я попытался передать сыну свою мысль — так, чтобы он выслушал меня, не испытывая при этом прежней досады, страха и грусти; тем не менее я наверняка пропустил в свои слова некую долю волнения. Мой сын и без того был крайне расстроен; если бы я дал волю эмоциям, это расстроило бы его еще сильнее.
Родители мальчиков нередко ощущают себя так, словно вот-вот сорвутся. Когда сыновья начинают вести себя определенным образом — не проявляют интереса к учебе, эгоистично ведут себя дома, не могут наладить общение со сверстниками, недружелюбно относятся к сестре или брату, не принимают активного участия в спортивных состязаниях, становятся встревоженными, или раздраженными, или стеснительными, — родители не выдерживают. Они вмешиваются в жизнь ребенка, снедаемые тревогой или раздражением. Они пытаются давать советы, и расстраиваются, и тревожатся лишь сильнее, если сыновья не понимают их.