Интересно, а без нас неприкаянные души получили бы свободу или были бы приговорены к вечным мукам?
– Питер! Качай сильнее!
Я отгоняю блуждающие мысли и сильнее налегаю на рычаг. Вода струится к кранам, под которыми ждут намыленные руки. Как бы голодны ни были дети, они знают, как важно начисто отмыть руки, иначе не пройдешь проверку.
Между нажатиями на рычаг насоса я беру засохший кусок мыла и мою руки, тщательно вычищая грязь из-под ногтей и с ладоней. Я провалил проверку только один раз, много лет назад, и неприятное воспоминание о том, что я целый день провел без еды, заставляет меня делать все, чтобы это не повторилось.
Наконец мальчики выходят и направляются по коридору к лестнице. Я бросаю беглый взгляд на открытые двери спальни, но никого не вижу. Нужно всех пересчитать.
Опаздывать нельзя.
Я сбегаю вниз по лестнице и пересекаю вестибюль. Прохожу мимо дверей часовни и коридора, ведущего в комнаты священников, и оказываюсь в обеденном зале.
Шесть длинных столов выстроились двумя аккуратными рядами. За каждым столом помещаются по пять мальчиков, за исключением двух в конце зала, рассчитанных на шестерых. За них никто не хочет садиться, потому что количество еды на всех столах одинаковое, а значит, дети, которые сидят там, получают меньшую порцию. Мне не раз приходилось останавливать ссоры, когда опоздавший мальчик пытался найти свободное место, а ребята понимали, что они должны будут поделиться с ним едой.
Места не закреплены за детьми, но рассадка редко меняется. Группы в приюте формируются естественным образом, даже при частой смене воспитанников. Завязывается дружба, дети с похожими характерами держатся вместе. Как самые старшие и прожившие здесь дольше всех, мы с Дэвидом единственные, кто часто пересаживается, выбирая места по своему усмотрению. При необходимости мы можем подвинуть мальчика помладше. Можно сказать, что мы следим за порядком. Дэвид, конечно, никогда бы не признался, что имеет здесь большое влияние, но никто не хочет видеть, как кого-то наказывают. За эти годы наказаний было слишком много. От одной мысли о них становитсятошно.
Сегодня я прихожу последним. Все мальчики стоят, прижавшись спинами к столешницам, пока двое кухонных слуг расставляют тарелки с хлебом, мясом в легкой подливке и кувшины с водой (молоко приберегается исключительно для ужина). Рукава у всех закатаны выше запястий. Руки вытянуты вперед, чтобы кончики пальцев одного мальчика могли легко коснуться кончиков пальцев другого, сидящего за соседним столом. Ребята так и будут стоять, вытянув руки ладонями вверх, пока осмотр не закончится.
Я направляюсь к ближайшему столу и встаю рядом с близнецами. Оба смотрят на меня с улыбкой и рады, что я пообедаю с ними. Я киваю в ответ, затем высоко закатываю рукава и вытягиваю руки.
Ладонями вверх.
Ждем.
Я вздыхаю про себя, устав играть свою роль в бессмысленных правилах Пула.
У стола напротив стоит Саймон и смотрит на меня. Он закатывает глаза, и я улыбаюсь в ответ; мы оба надеемся, что эта часть трапезной традиции пройдет быстро. После тяжелой утренней работы мы все голоднее обычного.
Сегодня проверку проводят брат Джонсон и отец Эндрю. К счастью, Эндрю ответственен за мою часть зала. Джонсон бросает в мою сторону многозначительный хмурый взгляд, но я игнорирую его. Священники сидят за своим длинным столом на небольшом возвышении в передней части зала. Их стулья обращены вперед, лицом к детям. Пул и Уайт спокойно сидят, положив руки на колени, наблюдая за осмотром. Тарелки и миски, наполненные едой, опускаются на стол позади меня, и Финнеган тихо стонет от голода. Я тоже чувствую голод, но гоню от себя эти мысли. Еще рано.
Эндрю проходит вдоль поднятых бледных рук, с некоторых пальцев все еще капает вода. Он улыбается и кивает, говорит пару добрых слов, бегло осматривая вытянутые ладони. Я оглядываюсь и вижу, как Джонсон хватает мальчиков за запястья, переворачивает ладони, рассматривает ногти. Один мальчик опускает руки, когда Джонсон проходит мимо, и тот поворачивается назад, что-то бормоча. Ребенок снова вытягивает руки вперед. Они заметно дрожат.