Боке тоже пришлось приставить руку ко рту. Они затрубили вместе: к усталому, охрипшему, слабому голоску присоединился другой – здоровый, но звучавший так же печально. Боку душили слезы, но он держался молодцом, крепясь и делая вид, будто ему тоже доставляет удовольствие трубить.
– Очень жаль, – сказал господин Четнеки, раздеваясь для примерки, – но мне сейчас крайне нужен коричневый костюм.
– Трата! Трата! – летело из комнаты. Портной надел на клиента пиджак, и они стали тихонько переговариваться:
– Прошу вас, стойте спокойно.
– Под мышками режет.
– Вижу, вижу.
– Трата! Трата!
– Эта пуговица посажена слишком высоко, перешейте пониже: я люблю, чтобы лацканы свободно ложились на груди.
– Непременно, сударь.
– Все в атаку! Вперед!
– И рукава, пожалуй, коротковаты.
– По-моему, нет.
– Как же нет? Посмотрите как следует! Всегда вы коротите рукава. Это ваше несчастье!
«Если б только это», – подумал портной, метя рукава мелом.
А в комнате становилось все шумнее.
– Ага! – восклицал детский голосок. – Ты здесь? Наконец я с тобой померяюсь, грозный полководец! Сейчас, сейчас! Посмотрим, кто сильнее!
– Ваты надо подложить, – продолжал господин Четнеки. – Немного в плечи и чуть-чуть на груди, справа и слева.
– Раз! Вот я тебя и повалил!
Господин Четнеки снял новый коричневый пиджак, и портной помог ему надеть старый.
– Когда будет готово?
– Послезавтра.
– Хорошо. Только смотрите, чтоб не пришлось опять ждать неделю. У вас еще какой-нибудь заказ?
– Нет, сударь… вот только ребенок. Господин Четнеки пожал плечами:
– Прискорбный случай, весьма сожалею; но мне срочно нужен костюм. Принимайтесь живей за дело.
– Вот примусь, – вздохнул портной.
– До свидания! – промолвил господин Четнеки и удалился в отличном расположении духа. В дверях он еще раз крикнул:– За дело, за дело, живо!
Портной взял в руки красивый коричневый пиджак. Он вспомнил, что сказал врач. Позаботиться, о чем заботятся в таких случаях… Ну что ж, за дело. Как знать, на что пойдут те несколько форинтов, которые он выручит за коричневый пиджак. Перекочуют, наверно, в карман к столяру – к тому, что мастерит детские гробики. А господин Четнеки будет щеголять в своем новом костюме, прогуливаясь по набережной Дуная.
Портной вернулся в комнату и, не мешкая, принялся за шитье. Он уж не подымал больше глаз на постель сына, а только проворно орудовал иголкой, торопясь управиться с заказом. Работа во всех отношениях спешная: и господину Четнеки подавай, и столяру тоже.
А с маленьким капитаном уже никакого сладу не было. Собравшись с силами, он во весь рост встал на постели. Длинная ночная рубашонка доставала ему до пят. На голове его красовалась сдвинутая набекрень ало-зеленая фуражка. Рука отдавала честь. Он уже не говорил, а хрипел, блуждая взглядом где-то в пространстве:
– Честь имею, господин генерал: командир краснорубашечников положен на обе лопатки. Прошу о повышении! Можете уже считать меня капитаном. За родину я сражался и за родину погиб! Трара! Трара! Труби, Колнаи!
Он ухватился одной рукой за спинку кровати.
– Форты, открыть бомбардировку! Ха-ха! Вон Яно идет! Внимание, Яно! Ты тоже будешь капитаном! И твоего имени уж не напишут с маленькой буквы! Тьфу! Злое сердце у вас, ребята! Позавидовали, что Бока меня любит, что он со мной дружит, а не с вами! «Общество замазки» просто чушь! Выхожу! Выхожу из общества!
И тихо добавил:
– Прошу занести в протокол.
А портной за своим низеньким столиком ничего не видел и не слышал. Костлявые пальцы его так и сновали по материи, только иголка с наперстком поблескивали. Ни за что на свете не взглянул бы он сейчас на сына. Он боялся, что посмотрит туда – и потеряет всякую охоту что-нибудь делать, швырнет на пол изящный пиджак господина Четнеки и сам рухнет на постель рядом со своим мальчиком.
Капитан сел и молча уставился на одеяло.
– Устал? – тихо спросил Бока.
Он не ответил. Бока укрыл его. Мать поправила подушку.
– Ну, теперь полежи тихонько. Отдохни. Мальчик невидящим взором поглядел на Боку. На его лице отобразилось удивление.
– Папа… – пролепетал он.
– Нет… я не папа… – глухо произнес генерал. – Ты не узнаешь меня? Я – Бока Янош.
– Я… Бока… Янош… – усталым голосом тупо повторил за ним больной.
Наступило продолжительное молчание. Мальчуган закрыл глаза и так тяжело вздохнул, будто все скорби людские стеснились в его маленькой груди.
Стало тихо.
– Может, заснет, – прошептала мать. Она еле держалась на ногах, измученная бессонными ночами у постели ребенка.
– Отойдем, – так же шепотом ответил Бока.
Они сели в сторонке на потертый зеленый диван. Теперь и портной оставил свою работу: положил коричневый пиджак на колени и склонил голову над столиком. Все молчали. В дремотной тишине муху, и ту слышно было.
Со двора через окно донеслись детские голоса. Казалось, там толпой собрались дети, которые вполголоса переговариваются друг с другом.
Вдруг слуха Боки коснулось знакомое имя. Кто-то шепотом произнес:
– Барабаш.
Бока встал и на цыпочках вышел из комнаты. Открыл стеклянную дверь кухни и увидел во дворе знакомые лица: у входа робко теснилась целая стайка мальчишек с улицы Пала.
– Это вы?
– Мы, – шепотом ответил Вейс. – Все «Общество замазки» в полном составе.
– Вам чего?
– Мы адрес ему принесли, в нем написано красными чернилами, что общество просит у него прощения и что его имя вписано в Большую книгу одними заглавными буквами. Книга с нами. И делегация вся здесь.
– Не могли пораньше прийти! – покачал головой Бока.
– А что?
– А то, что он сейчас спит.
Члены делегации переглянулись.
– Раньше мы не могли: спорили, кому главой делегации быть. Чуть не полчаса препирались, пока Вейса выбрали. На пороге появилась хозяйка.
– Он не спит, – сказала она. – Бредит. Мальчики оцепенели. Они были потрясены.
– Входите, ребятки, – сказала мать Немечека. – Может, увидит вас – и в себя придет, бедняжка.
И она распахнула дверь. Мальчики друг за дружкой вошли – застенчиво, благоговейно, словно в церковь. Еще во дворе они сняли шляпы. И когда за последним из них бесшумно затворилась входная дверь, передние уже стояли на пороге комнаты, с широко раскрытыми глазами, в почтительном молчании, переводя взгляд с портного на кровать. Портной и тут не поднял головы, только положил ее на руки и продолжал молчать. Он не плакал; просто очень устал. А в постели, тяжело и глубоко дыша, лежал капитан, полураскрыв тонкие губы. Он никого не узнавал.
Женщина подтолкнула мальчиков вперед:
– Подойдите же к нему.
Медленно они сделали несколько шагов по направлению к кровати. Но ноги с трудом им повиновались. Один подбодрял другого:
– Иди, иди.
– Нет, ты сначала.
– Но ведь ты глава делегации, – сказал Барабаш. Тогда Вейс медленно приблизился к постели. За ним на цыпочках подошли остальные. Больной не смотрел на них.
– Начинай, – шепнул Барабаш.
– Послушай, Эрне… – дрожащим голосом начал Вейс. Но Немечек не слышал. Тяжело дыша, он пристально смотрел куда-то в стенку.
– Немечек! – повторил Вейс, чувствуя, как к горлу у него подступают слезы.
– Не реви, – шепнул ему на ухо Барабаш.
– Я не реву, – ответил Вейс, радуясь, что хоть это сумел вымолвить.
Потом собрался с силами.
– Уважаемый господин капитан! – начал он свою речь, вытаскивая из кармана какую-то бумагу. – Поскольку мы явились… я как председатель… настоящим от имени общества… так как мы ошиблись и просим у тебя прощения… Здесь, в этом адресе, все написано…
Он обернулся. На глазах у него показались слезы. Но он ни за что не отступил бы от официального тона, который был им дороже всего на свете.
– Господин секретарь, – прошептал он. – Подайте сюда книгу общества.