Они разговаривали, освободившись от скованности, с желанием устранить условности, которые могли бы по мешать им понять друг друга полностью.
— Когда вернусь, сумею окончательно заслужить ваше прощение.
— Прощать мне вам нечего. Что вы!
— Я уезжаю с совершенно изменившимся мнением о вас. Никто не сможет помешать мне посвятить вам ту беззаветную преданность, на которую я чувствую себя способным.
— Мне отрадно остаться с этим вашим мнением, — она улыбнулась.
И все заметили улыбку, первую за долгое время.
Петр Александрович Плетнев записал в своем журнале: «Прощание их было самое задушевное…» Улыбка Натальи Николаевны была отдана поэту, заслужившему право на эту улыбку безмерной любовью и преданностью памяти другого поэта.
Смирнова-Россет о Лермонтове: «Он весь оживляется, лицо его принимает другое выражение, когда заговорят о нашем Сверчке, смерть которого для него громадная потеря. Очевидно, он был бы Жуковским Лермонтова, имел бы на него нравственное влияние… Он (Лермонтов. — М. К.) его любил, пожалуй, это даже единственный человек, которого он так сильно любил, и смерть которого была большим горем для Лермонтова. Он бы его сдерживал, направлял, советовал…»
Там, где теперь называли имя одного, называли имя и другого: их соединили — старшего и младшего.
Пушкин и Лермонтов… Два магических слова. Так сказал Александр Блок.
Когда Лермонтова убили и Наталья Николаевна узнала об этом, она в этот день никого не принимала и никуда не выезжала. Вторично надела траур и зажгла в доме траурные свечи. В молитве просила подать ему вечный покой за его великие мужества.
Через много лет дочери сказала:
— Он не дурное мнение обо мне унес с собою в могилу.
Ее тоже зовут Наташа, Натальей. По профессии она инженер-электроник. Муж ее, Игорь, инженер-металлист. Дочь Маша, или Машик, кончает школу, идет на золотую медаль, мечтает быть врачом. Машей звали и старшую дочь Натальи Николаевны.
Ученический стол Маши стоит перед одним из окон, у которого когда-то стоял Лермонтов, глядел на Летний сад. Летний сад виден через Гангутскую улицу. Машин стол стоит в комнате, в которой Лермонтов весной 1840 года прочел собравшимся здесь друзьям стихотворение «Тучи» — о вечных странниках, — а через год, весной, здесь же, когда опять собрались друзья проводить его в действующую армию, впервые заговорил с Натальей Николаевной Пушкиной.
Бывшая квартира Карамзиных, а теперь семьи Ярмолинских и Дедиковых — улица Фурманова, 16. Прежде — улица Гагаринская.
Сейчас в квартире — Наталья Михайловна и Игорь Эйлевич Ярмолинские, Маша-Машик, Вика и я.
Мы с Викой сидим в старинных креслах, на передних ножках у них — колесики.
— Бабушка Лермонтова была из Столыпиных, — говорит Наталья Михайловна. — Эти кресла из дома одного из Столыпиных. Мой отец, Михаил Георгиевич Дедиков, получил их после революции. Шкаф и два кресла. У нас не было никакой мебели, и нам выдали.
— Ваша семья традиционная петроградская? — спросил я.
— И петербургская. Мои предки переселились в Петербург из Польши.
Наталья Михайловна показала нам несколько уцелевших после блокады старинных книг, в том числе сочинения Карамзина, издания Смирдина, 1848 года.
На стене комнаты — большое вьющееся растение. Я спросил у Маши, что за растение.
— Лиана.
— А кто собирает автомобильчики?
Десятки моделей самых разных автомобильчиков расположились в комнате, на этажерке, на подоконниках, на книжных полках; Маша находилась в их окружении.
Наталья Михайловна пекла яблочный пирог и теперь навещала нас из кухни, рассказывала про квартиру и дом.
— Карамзинские двери. Вот эти две… — показала она на большие белые двери, которые были поделены рисунком на прямоугольники, и в каждом прямоугольнике находился выпуклый восьмигранник. — Есть вход в квартиру и со стороны двора. Во двор заезжали кареты. Двор сохранился почти без изменений. Квартира, как вы сами понимаете, подверглась внутренней перепланировке. В этом дворе, в этом доме прошло мое детство. Проходит детство и моей дочери. Вся наша семья очень любит и гордится домом. К сожалению, он дряхлеет, разрушается. Но его не ремонтируют, говорят, что передадут под какое-то иностранное представительство. Давно говорят.
К Маше пришли друзья, ее одноклассники. Они разместились на большом диване, который тоже стоял повернутым к окнам.
Нам с Викой было легко, уютно и, я бы сказал, естественно у Ярмолинских. Мы сделались частью замечательной ленинградской семьи. А ведь явились мы нежданными гостями, явились, что называется, с улицы — любите нас и жалуйте.