Сейчас мы будем пить чай с яблочным пирогом, будем беседовать о Лермонтове, о Карамзиных, о Наталье Николаевне, о Вяземском, Жуковском. Будем беседовать о проблемах Маши-Машика, что и как у нее сложится с поступлением в медицинский институт.
— Представляете, — рассказывала Маша. — В прошлом году на вступительных экзаменах спрашивали, сколько хромосом у крокодила? — И Маша глядит на нас.
Вика молчит, и я соответственно молчу. Короче говоря, не знаем, что ответить.
Маша, довольная, смеется. У нее правильные черты русского лица, светлые русые волосы. Хорошая девочка Маша-Машик живет в комнате с окнами на Гангутскую улицу и на Летний сад. Живет с мамой и папой, бабушкой и дедушкой. Дедушка, Михаил Георгиевич Дедиков, — ветеран трех войн: гражданской, финской и Отечественной. Сейчас дедушка с бабушкой выехали за город, на дачу. Читает Маша сочинения Карамзина, сидит на старинных креслах с колесиками, открывает друзьям карамзинские двери, стоит у окна, у которого стоял Лермонтов и глядел на Летний сад. Глядит на Летний сад и Маша-Машик.
Когда уже поздно вечером мы уходили от наших новых ленинградских друзей, Наталья Михайловна сказала:
— Вдруг лермонтовскому домику в Москве понадобятся наши кресла! Передадим их. Скажите об этом работникам музея.
Мы поблагодарили этих людей за их слова и пожелали Маше добиться своего. Для начала выяснить про хромосомы и крокодила.
Спустились по Гангутской улице, вышли к Фонтанке, к Летнему саду. Сад стоял ночной, таинственный — хранил последний взгляд лермонтовских темно-карих, почти черных, широко расставленных калмыцких глаз?.. А где-то по краю ночи скакала лермонтовская «сотня» — блуждающая комета — и кремни — брызгами из-под копыт. И где-то звучал чуть грустный пушкинский мальчишник при чуть грустных свечах.
Мы шли по городу, вспоминали вечер у Ярмолинских. Вечер сразу зародившихся симпатий, душевной общности. Как нужны подобные пересечения.
Вспоминали подробности карамзинской квартиры, старого дома на бывшей Гагаринской улице. Окружавшего нас тепла, естественности, доброжелательности.
— Если бы дома могли говорить, — сказала Вика.
— Если бы заговорили камни, вещи.
— Если бы заговорили деревья.
— Лермонтовский дуб в Тарханах, пушкинский кипарис в Гурзуфе…
— Если бы заговорил Летний сад, Царскосельский парк. Ты знаешь, на что похож Ленинград в белые ночи?
— На что?
— На белое гусиное перо в старинной чернильнице.
— А теперь, осенью? И ночью?
— На Достоевского.
Так мы, не торопясь, шли, переговаривались. Жизнь наша была наполнена прошлым и настоящим. А прошлое и настоящее — это и будущее. Пусть уже и не для нас, а для Маши-Машика и ее друзей.
НАЧАЛО ПУТИ ВЕЛИКОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
(Продолжение)
Я все-таки вошел в квартиру № 1 дома № 61 по Садовой улице.
Вика, как и прежде, осталась стоять на улице, а я, как и прежде, миновал стоящие на полу ящики для писем и газет, кусок обгорелой стены и поднялся по темной, старой, вытоптанной, выбитой, загрязненной временем каменной лестнице на второй этаж. Задержался в задумчивости, в нерешительности, кому из семи жильцов — я выбрал квартиру № 1 — позвонить. Но открылась дверь, и на пороге появилась женщина с хозяйственной сумкой: женщина, как говорится, была на выходе в город.
— Вам кого?
— Мне бы хотелось войти в квартиру. — И я начал как можно короче объяснять, кто мы и зачем пришли.
Женщина быстро все поняла:
— Зовите вашу Вику и заходите ко мне. Немного приберу комнату — только что вернулась из отпуска. Вещи разбросаны.
Я бегом спустился на улицу, позвал Вику: она фотографировала дом, перейдя на противоположную, к каланче, сторону улицы, чтобы дом поместился в кадре. Вика по-прежнему не хотела идти, но я настоял, уговорил: может быть, удастся сделать снимок внутри квартиры, пока дом окончательно не развалился.
Вика уступила. Мы вместе поднялись на второй этаж к… Лермонтову.
Женщина входную дверь оставила открытой, и мы оказались в коридоре длинном, темном, безрадостном; имелась арка, перегораживающая коридор, часть арки обрушилась. Свертки, кипы бумаг, старые разломанные чемоданы, коробки, детский велосипед, раскладушки, обрывок ковра. Крашеная, такой же как и входная дверь, касторового цвета тумбочка, и на ней — телефон. В общем — многонаселенная квартира худшего образца.