Да, да, твой приход такое благодеяние, которого я не смел и желать. Правда ведь?
— Разумеется, так. Но слушай. Ты дорого поплатишься за стихи, сочиненные только что. Жизнь твоя разбита. Правда, ты прославишься, как никогда и не мечтал. Но никакая слава не принесет тебе счастья. Счастья нет для таких, как мы. Главное в нашей жизни это смерть и все, что следует за нею. Твоя смерть уже не далека, и она будет похожа на мою…»
Через потолок в комнате у Дины Афанасьевны Васильевой протянулись большие трещины. И через ангелов.
— Сыплется потолок. Трескается, — сказала Дина Афанасьевна. — Трамваи близко ходят. И много их. Я, конечно, понимаю: людям ездить надо.
Трамваи проходили близко и очень железнодорожно гремели. Давно не ремонтированные потолки и стены трескались, разрушались. Но ничего не поделаешь — жизнь современного города. Хотя можно было бы, конечно, поделать — поставить дом на капитальный ремонт: все-таки Михаил Юрьевич Лермонтов.
— В доме были камины. Я их застала. Из красного кирпича с отделкой. Большие. Разобрали на стройматериалы.
— Кто разобрал?
— Неведомо кто. Понадобились, и все тут.
Открылась дверь, и тихонько протиснулся в коротких штанах, в клетчатой рубашке, один чулок приспустился, маленький рыжий мальчик с неровно подрезанной челкой.
— Мой друг Рома, — сказала Васильева.
— Тетя Дина, вы приехали? — спросил Рома, что, впрочем, было совершенно очевидным, — тетя Дина приехала. Углядел Рома и виноград, подсел к нему: — Можно? — И потом добавил: — А меня в деревне подстригли. — И повращал головой, чтобы мы рассмотрели стрижку.
Мы рассмотрели.
— Рома тоже из лермонтовской квартиры, как вы понимаете. Он еще в детском саду.
— В старшей группе, — уточнил Рома, набивая рот виноградом. — Скоро в школу собираюсь.
— Дина Афанасьевна, вы давно живете в квартире?
— С шестьдесят первого года. Приехала из Москвы. Детство и юность провела на Клязьме.
— На Клязьме родилась и провела юность Н. Ф. И. — Наталья Федоровна Иванова. Вы помните, кто это в судьбе Лермонтова?
— Конечно. Н. Ф. И. была дочерью драматурга. Я читала о ней в той же книге, где фотография моего окна. Поселилась она с мужем в Курске, что ли.
— В Курске, — подтвердила Вика. — У Натальи Федоровны был альбом со стихами Лермонтова.
— У меня альбома нет, — улыбнулась Дина Афанасьевна. — Но комната его есть.
Опять громко, железнодорожно прошли сразу несколько трамваев. С потолка слетели кусочки побелки. Подобные кусочки я увидел, как только вошли в комнату.
— Сыплются ангелы… — сказала с грустью Дина Афанасьевна. — Разрушается дом. Я мечтаю когда-нибудь набрать на своем линотипе текст ко всем людям, чтобы они помогли спасти квартиру Лермонтова, спасти ради будущего таких вот ребят, как Рома. Когда Рома подрастет, может и не простить того, чему был невольным свидетелем в детстве, чего не понимал по возрасту, а с возрастом понял.
Трамваи все продолжали железнодорожно грохотать, и продолжали сыпаться лермонтовские ангелы. Трескались глубоко прогнившие потолочные перекрытия.
— Наведывались из Драматического театра имени Пушкина, когда еще были камины. Срисовали их для каких-то декораций. И вот, пожалуй, все о квартире. Прежние жильцы поумирали, старожилов не осталось, которые могли бы дополнить мой рассказ.
— Дина Афанасьевна, значит, получается так — первая комната ваша, потом…
— Потом живет Зинаида Ивановна Салдарева, пенсионерка, потом Рома с мамой. Дальше — молодые семьи. И все мы, очевидно, Лермонтовы. Но мое окно считается основным, что ли. Видимо, здесь был кабинет Михаила Юрьевича или его любимое место для работы.
Пока мы разговаривали, я подошел к окну, к зеленой густой ветке, как у Ярмолинских.
Окно было открытым, и, может, поэтому особенно врывался грохот трамваев. Подъехал туристский автобус. Остановился. Гид показывал на окно Васильевой. Конечно, рассказывал о Лермонтове, о стихотворении «Смерть поэта».
Современники в конце концов единодушно признали: навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление.
Да. Навряд ли. Император объявил их «непозволительными».
Уважаемая редакция! На фасадах некоторых зданий нашего города мы видим мемориальные доски. Ясно, это исторические памятники. Но сам дом находится в ведении предприятия или учреждения. Кто заботится о сохранности таких исторических ценностей, следит за их состоянием?