— Рукописи можно тревожить не больше одного раза в год, — сказал Камсар Нерсесович. Для работы даем ксерокопии.
Я киваю. Конечно. И даже не заикаюсь о том, чтобы потревожить какую-нибудь из рукописей Пушкина и Лермонтова.
Сидим с Камсаром Нерсесовичем в бывшей золотой кладовой. Она и теперь золотая кладовая.
— Автобаза во дворе, — продолжает Григорьян, — и через форточку проникают выхлопные газы. Бич для рукописей.
— Ничего не можете поделать с автобазой?
— Скоро они переедут. Ждут, когда на новом месте включат горячую воду. Вообще наше здание очень годится для хранения рукописей: зимой — тепло, летом — прохладно.
— Чьи еще рукописи хранятся вместе с пушкинскими и лермонтовскими?
— Байрона, которому они оба поклонялись. Шиллера, Карамзина, Жуковского, Вяземского. Петра Великого, Наполеона…
— Все эти люди в той или иной степени были им не безразличны.
Камсар Нерсесович совсем недавно обнаружил дотоль неизвестное письмо Жуковского к Гречу, в котором Жуковский сообщает о дуэли Пушкина с Дантесом. Камсар Нерсесович подготовил публикацию письма с комментарием.
Вдруг Григорьян решительно придвинул к лермонтовскому шкафу стул, который стоял у стены, открыл задрапированные зеленым створки шкафа. Встал на стул, дотянулся до верхней полки — все быстро, энергично, — взял с полки стандартного вида папку, соскочил со стула, положил папку на круглый стол. Развязал завязки и вынул небольшую тетрадь.
Я сидел затаясь. Григорьян кивнул мне — глядите. Я осторожно склонился над тетрадью. Камсар Нерсесович открыл ее. На заглавном листе, на темном квадрате, я увидел белыми печатными буквами — «Черкесы». Ниже — рисунок: два пистолета, тоже — белым. Над пистолетами горкой — пули. Под пистолетами проведена линеечка с завитками по краям. И пули и линеечка — тоже белым.
Первая поэма Лермонтова, написана в 1828 году в небольшом уездном городке Чембары, недалеко от Тархан. В основе поэмы — детские впечатления о Кавказе, рассказы родственников, и прежде всего Шан-Гиреев, живших по соседству с Тарханами. Лермонтов написал поэму и сам разрисовал заглавный лист. Было ему — четырнадцать.
Передо мной заглавный лист, подлинник, который теперь потревожат не раньше, чем через год. Камсар Нерсесович положил передо мной и рукопись Пушкина с замечательным автопортретом: Пушкин нарисовал себя юношей. Рисунок в верхнем правом углу листа. Ярко сверкает на автопортрете зрачок. Я вспомнил из поэмы студентов ГИТИСа: «…и в занавеске, как сверчок, пылает Пушкина зрачок». Именно, пылает.
Рукописи старшего и младшего соединились, лежали рядом на столе. На одной из рукописей — два пистолета. Вот она, многая печаль, злое колдовство.
Когда я вышел из рукописного отдела — встретил Нину Ивановну Попову, заведующую музеем-квартирой Пушкина на Мойке.
Мы давно знакомы с Ниной Ивановной. Читали и ее последнюю статью, опубликованную в «Ленинградской панораме». Статья начиналась с абзаца: «К этой табличке «Музей закрыт на капитальный ремонт» — не так-то легко привыкнуть. И нам, хранителям последнего жилища поэта, непривычна тишина пустых комнат пушкинской квартиры».
Не дав Нине Ивановне сказать даже и слова, воскликнул:
— Нина Ивановна! Я видел то, чего больше никогда не увижу. Рукописи!
Нина Ивановна, конечно, не стала спрашивать — чьи рукописи. Она сразу поняла.
— Вы были у Камсара Нерсесовича?
— Да.
— Как же это вам удалось его уговорить?
— Я не уговаривал. Он сам.
Нина Ивановна покачала головой:
— Невероятно.
Действительно невероятно, подумал и я. Камсар Нерсесович понял, что это для меня значило.
— Поедемте к нам, вместе пообедаем, Вика будет очень рада, — предложил я Нине Ивановне.
— Мне надо к Григорьяну. Подписать у него разрешение на ксерокопии с пушкинских писем.
Бумага Григорьяном была подписана, и мы с Ниной Ивановной на троллейбусе отправились в конец Невского проспекта, к лавре, к гостинице «Москва».
В гостинице я закатил небольшой пир: мы сели в нашем номере у самого окна с видом на Неву, на мост Александра Невского, самый большой в Ленинграде, длиной почти в километр. Я пожалел, что не привезли с собой нашу бутылку-сувенир «Вдова Клико». Может быть, сейчас мы бы ее и открыли!
Вика и Нина Ивановна улыбались — они радовались моему счастью. Нина Ивановна даже ничего не рассказывала о тех волнениях (нам-то было известно!), которые она испытывает, наблюдая, как Управление капитального ремонта — специального реставрационного управления нет — ведет сложный ремонт-реставрацию последнего жилища поэта.