Разве могла Великая Богиня, у которой на каждого последнего червяка есть свои планы, не включить в эти планы Птичку, пусть даже и самую маленькую из всех своих птичек? Конечно же не могла! Иначе какая бы она была после этого Великая Богиня, спрашивается? И имя Кюджюкбиркус — о, до чего же прекрасно и говоряще это имя перед глазами тех, кто умеет видеть и понимать тайные знаки! Маленькая, да. Но ведь не мышка, не бабочка, не цветочек какой никчемный и бесполезный, годный разве что на мимолетное услаждение взора гуляющих по саду бездельниц и безжалостно срезаемый рукой бостанджи, как только на нем появится первый вялый листик.
Нет.
Птичка.
Это ли не знак? Не намек? Не божественная отметка, вписанная небесным каламом прямо на футляр свитка судьбы? Ибо судьбы избранных не пишут в общую книгу, даже и небесную, их вписывают на отдельные тайные свитки особыми перьями.
Что есть у каждой птички, даже и самой маленькой, кроме лапок, клюва и хвостика с крыльями? Перья у нее есть. Те самые перья.
А про “оперенных” в султанате не знает разве что слепоглухонемой от рождения, да и то только потому, что оперенные никогда не берут заказов на посвященных какому-нибудь храму калек. А непосвященный любому из богов и не живущий при храме из милости слепоглухонемой просто не смог бы выжить, и значит, в любом случае знать ему про оперенных необязательно.
А еще об оперенных молчат. Почти так же красноречиво, как и о перчатках Великой Богини молчат, разве что по причинам разным: ибо о перчатках молчат, потому что не знают почти ничего, о чем тогда и не молчать-то? А о пернатых молчат как раз потому. что знают, и знают слишком хорошо. Никому не охота получить острым перышком по горлу — не по контракту даже, а так, из-за случайно проявленного в разговоре недостаточного уважения. Оперенные ведь далеко не случайно так называются, летают где вздумается, им законы не писаны, а клюнуть могут больно. И перья, опять же.
И если рассматривать с этой точки зрения и уповать на многомудрость Великой Богини, то имя Кюджюкбиркус перестает быть просто именем, одним из многих. Оно становится тем самым, чем наверняка и было изначально — тайным знаком, отметкой Богини, еще одним подтверждением избранности.
Да, в оперенные редко берут со стороны, чтобы не по крови, еще реже — не с младенчества. Но ведь и Кюджюкбиркус не просто посторонняя какая-нибудь гедиклис! Она почти полноценная перчатка, а значит — тоже почти что оперенная, да плюс еще это имя… И лучше бы его подольше не меняли на новое, взрослое. Это тоже никакой обиды, это правильно. Нельзя просто так менять настолько говорящее имя. Пусть все помнят, что Кюджюкбиркус — тоже птичка. Тоже с перьями. Пусть задумываются.
Кюджюкбиркус уложила драгоценный халат хасеки на чистом мозаичном полу складочка к складочке, аккуратно, подвернув рукава вовнутрь, как учили. Разгладила, осмотрела придирчиво — нет, не помялся и не испачкался. Опять повезло. Теперь самое сложное — аккуратно просунуть ладони под сложенный подушечкой халат и спрятанные под ним сандалии и выпрямиться, подняв их на вытянутых руках перед собой. Еще раз оглядеть — нет, сандалии нигде не высовываются. Халат и халат.
И — вперед!
Главное — нацепить на лицо деловито-сосредоточенное выражение и семенить мелко-мелко — дабы любому случайному встречному было с первого же мимолетного взгляда понятно: эта ничтожная гедиклис послана с важным поручением кем-то очень высокопоставленным и нетерпеливым, а потому лучше ее не задерживать. Вряд ли кто случайный после этого удостоит ничтожную второго взгляда — а значит, вряд ли заметит, что выполняющая столь важное поручение почему-то разгуливает по дворцовым коридорам босиком. Точно не заметит. Особенно, если перебирать ногами быстро-быстро. Хорошо, что до бани недалеко совсем, две лестницы и коротенький коридорчик…
Как она и рассчитывала, предбанный холодный зал-илыклык был пуст — не так уж много времени заняла ее проделка, не успел никто из знатных парильщиц перегреться на горячем камне харарета, надышаться паром и пожелать отдохнуть в относительной прохладе илыклыка, у освежающего фонтанчика. Занавеска, отделяющая проход в харарет, хорошо приглушает звуки, она очень плотная — не столько для того, чтобы удержать пар внутри, сколько для того, чтобы не позволить ему прорваться наружу и нагреть илыклык. Вот и хорошо.
Только разложив халат хасеки на специально предназначенном для него мраморном столике, Кюджюкбиркус позволила себе облегченно выдохнуть и поняла, что все это время почти не дышала. Нехорошо — перчатка великой богини должна быть бесстрастна. К тому же лицо… о, иблис! Как она могла забыть про накрашенное лицо?! Повезло, что все так заняты подготовкой к празднику и внутренние коридоры почти пусты, за время своего бегства она не попалась на глаза никому, кроме юного недотепы-евнуха! А если бы вдруг? Хороша бы она была, случись ей навстречу кто из старших женщин! Или опытных евнухов! Или даже сама валиде! Страшно даже представить! Ничтожная гедиклис с лицом хасеки Кёсем — и она полагала, что останется незамеченной?! О, Аллах, воистину если ты хочешь кого покарать, то лишаешь разума!