Приподнявшись на цыпочки, Кюджюкбиркус легла грудью на каменный бортик фонтанчика и опустила накрашенное лицо в воду. Удобно быть маленькой птичкой — старшим женщинам наверняка пришлось бы для этого склоняться над крохотным искусственным водоемом в три погибели, Кюджюкбиркус же надобно было лишь самую чуточку наклониться и встать на цыпочки. Энергично растирая лицо руками, Кюджюкбиркус быстро смыла предательскую краску. Брови, губы, белила — все прочь! Хорошо, что в качестве белил взяла чистую рисовую пудру, совсем без масла, а то вообще не удалось бы отмыть, размазались бы только. Масляные надо оттирать, а не отмывать — а о нужной для этого тряпке Кюджюкбиркус заранее не подумала. Ну и ладно, невелика беда, что не подумала, пудра и так легко смывается.
Покончив с умыванием, Кюджюкбиркус растрепала тщательно уложенную прическу, потом пригладила волосы кое-как мокрой ладошкой — чтобы и ни следа не осталось от высокой лепестковой укладки «под Кёсем», пусть лучше примут за неумелую лентяйку и недоучку. Успела вовремя — из-за занавески, прикрывавшей проход в харарет, раздались приближающиеся голоса и характерный тройной перестук банных сандалий на высокой деревянной подошве: кто-то из привилегированных старших женщин спешил покинуть горячий зал парильни и отдохнуть в прохладе у фонтана. И вряд ли это кто из икбал, лишь единожды удостоенных вниманием султана, — вон как сандалии грохочут мощно и размеренно. Наверняка одна из кадине, матерей сыновей султана, а то и сама валиде, мать правителя. У подпорок-гедиклис, положенных каждой такой высокочтимой (двух, по одной под каждую руку) сандалии по полу стучат пожиже и посуетливей — ну так на то они и подпорки!
Кюджюкбиркус метнулась к выходу — как была босиком, хорошо что в последний миг таки не забыла прихватить собственные туфли. Натянула их уже в коридоре, пробежала до низенькой скамеечки под лестницей, у выхода во внутренний дворик. Именно на этой скамеечке Кюджюкбиркус совсем недавно готовила косметические притирания, выполняя задание строгой калфу, когда увидела направлявшуюся в парильню группу старших наложниц, среди которых узнала хасеки Кёсем. Чуть ранее Кюджюкбиркус слышала, как по верхней галерее прокрались три глупые гедиклис во главе с Фатимой — сбежавшие с проходившего во дворике урока и наверняка считавшие, что делают это совершенно бесшумно.
Кюджюкбиркус не завидовала лентяйкам и не злилась на них. Перчатка должна быть выше эмоций, бесполезных богине. Не собиралась она и доносить до слуха и внимания старенькой наставницы сведения о неподобающем поведении младших послушниц. Перчатка богини — не латная рукавица, ей не пристало действовать жестко и прямолинейно. Кюджюкбиркус перетирала в шелковистую кашицу замешанную с топленым маслом и сажей сурьму и размышляла, как бы сделать так, что подслеповатая наставница сама обнаружила лентяек и как следует им всыпала за нерадивость. Не потому, что Кюджюкбиркус на них злилась или из-за какой другой глупости, вовсе нет. Просто лентяйки позорили имя гедиклис. Хорошие гедиклис так себя вести не должны — а значит, чем быстрее эти глупые неумехи поймут неправильность своего поведения, тем для них же лучше будет.
Сама Кюджюкбиркус хотя и ушла с раскаленных послеполуденным солнцем мраморных плит крохотного внутреннего дворика в благословенный полумрак внутренней галереи, но вовсе не бросила при этом выполнять урочное задание. Наоборот! Она для того и ушла, чтобы исполнять его с должным рвением и прилежанием, ибо жаркое солнце делало вялыми руки и мысли, что недопустимо для желающей преуспеть гедиклис точно так же, как и для хорошей перчатки богини.
Кюджюкбиркус тщательно взвесила на весах благоразумия и осторожности разные возможности и решения, и с некоторым сожалением вынуждена была признать: не получится. Завлечь старушку-наставницу в прохладную тень Сандалового павильона ей бы, возможно, и удалось, причем даже, вполне вероятно, что сделать это получилось бы и словно ненароком. Жар не особо донимал дряхлую калфу, но от яркого света у нее слезились глаза. Так что да, она могла прельститься возможностью дать им отдых. Но вот заставить ее старые ноги, скрипящие на каждом шагу и раздутые в коленях, преодолеть множество мелких ступенек до верхней галереи, да еще и сделать это словно бы случайно… Нет, такое воистину не под силу ни одному человеку, даже будь он трижды перчаткой великой богини!