Правильно ли поступил? Ему Стая доверие оказала, поручила благое дело сделать, а он... Да вот только в чем малец-то виноват? Да и как это - ни с того ни с сего взять и задрать человека? Как пес цепной, не размышляющий! Рви, а там хозяин разберется!
Нет, правильно он сделал, по совести.
А вот что за совестливость этакую будет - это вопрос.
Голову снять, глядишь, и не снимут, однако из города попятят, как и обещались.
Да отчего же, собственно, не снимут? Оплошал, скажут, так получай! Что им? Вон Сысой, раз такой нюхастый, чуял ведь немчика этого, знал, кто первым на него, Якова, выйдет, и ни гу-гу. Все они одним миром мазаны... Было от мыслей таких тошно до одури, сердце билось невпопад, щеки горели. Страшно было. От неизвестности и от предчувствий дурных страшно.
Наконец, укрепив дух поговоркой "семь бед - один ответ" (хилое утешение, но уж лучше и правда разом со всем покончить, мочи нет ждать да терзаться), Яков двинулся в лес, к избушке. Благо и вечер наступил.
Его уже ждали. По лавкам у стен сидела вся утренняя компания, а с ними и отец "подсудимого", на которого тот не посмел поднять глаз.
- Все в сборе, - глухо произнес Кузьма и поднялся с места, поколебав свечной огонь. - Учнем, пожалуй.
По горнице прокатился легкий шепоток, тут же, впрочем, стихший.
- Не смог, значит? - продолжал Кузьма, оглаживая полуседую бороду. - Не прошел проверку на вшивость-то?
- Не прошел... - буркнул Яков. На Кузьму он смотрел бестрепетно, исполнившись вдруг светлого вдохновения. Верно люди говорят, что семи смертям не бывать, и что один ответ, да и вообще - унижаться он перед ними не желает. Все одно не простят.
- Отчего же? Может, сдрейфил, смалодушничал в последний момент? Такое бывает... - пытливо глядел Вожак.
- Нет, - качнул головой Яков.
- А коли нет, так почему же?
- Жалко мне мальчонку стало... - ответил Яков не сразу. Его снова охватила давешняя тошнотная одурь. Недолго храбрился...
- Жалко, стало быть... И то, детей и пожалеть иной раз можно. А будь там не сопляк, а матка его, али папка, али дед дряхлый, что, легче было бы? Смог бы рвать для пользы общей?
"И чего мучает? Все одно теперь..." - с тоской подумал Яков, а сам открыл рот и тихо произнес:
- Не смог бы... Нету на них передо мною вины. И еще... Не так меня родители учили.
И бросил наконец взгляд на отца, а тот... улыбался. И многие улыбались, только Яков по сторонам до поры не смотрел. Абдул подмигнул ему черным глазом.
- Ну, если не соврал ты, Яшка, что не из страха малого не задрал, стало быть, хорошо тебя родители учили, - совсем другим тоном сказал Кузьма и оказалось, что он тоже улыбается. - Да сам вижу, что не соврал. Молодец.
Яков непонимающе вертел головой, а вся Стая вдруг разом потянулась к нему. Кто по плечам, да по спине хлопнуть, кто кружку пива поднесть, кто сказать чего.
- Да если б ты, Яшка, того мальца тронул, выгнали б тебя, как пить дать, - нашептывал горячо на ухо Сысой и щекотал усами. - Нам зачем такие живодеры в городе? Отродясь не бывало и впредь не будет. Да куда там, сам бы в глотку впился. У меня меньшая дочка, Аленушка, его годков.
Калинин-младший слушал, пил пиво на голодный желудок, стремительно хмелея, верил и не верил. Мир будто в одночасье кувыркнулся через голову и все никак не мог прийти в равновесие...
Отец уже поднимал кружку казенной за нового члена Стаи, подталкивая сына в бок, когда Яков, растягивая непослушные губы в подобие улыбки, проговорил:
- А что, Кузьма Ипатьич, проверку ведь я не прошел... Что мне теперь делать... вшивому-то?
- Сходи в баню, да поскоблись, дурень! - не дал никому и рта открыть язвительный Абдул и взрыв хохота сотряс избушку до основания, вырвался сквозь приоткрытую дверь наружу и там смешался с первыми отзвуками приближающейся грозы.
Деревенская сказка
Это очень неприятно, когда тебя называют дурой набитой. Настолько неприятно, что произнесшего такое хочется тут же, не сходя с места уничтожить. Лучше всего морально, но если язык подвешен не тем концом, а в голове от негодования сейчас, кажется, родится пара сверхновых, подойдет и грубая физическая сила.
В общем, выражаясь сухим языком протоколов, "гражданка Сеницына нанесла гражданке Иващенко побои легкой степени тяжести", за что та же самая Сеницына, но уже в статусе студентки и была благополучно отчислена из альма-матер.
Разбивать дочерям ректоров носы всегда считалось наиболее вопиющим нарушением устава и приравнивалось к терроризму, так что Ольга отделалась еще сравнительно легко. Вот только как объяснить не ожидавшим такого подвоха близким, что в принципе ничего не случилось и вообще все суета сует? Тем более, если сама в этом не очень-то уверена...
Конечно, дома случился ужасный скандал. Ольга, пока материнский гнев не начал иссякать, старалась говорить поменьше, глаз не поднимать, любые порывы оправдаться пресекать в зародыше и вздохнула с облегчением, когда долгий и выматывающий душу разговор наконец закончился.
За открытыми балконными окнами вовсю бушевала весна, одуряюще пахло черемухой, гремели первые утренние грузовики с ДСЗ, а бывшая студентка уныло думала, что мама, наверное, права. Она точно "бессердечная эгоистка", зря тратит ее, матери, деньги, думает совсем не головой и ждет такую дрянь, конечно, карьера поломойки в привокзальной тошниловке.
Но все-таки... Может, лучше уж так, чем разрешать всяким драным кошкам смешивать себя с грязью? Эх, что бы сказал на это папа..? Наверное, одобрил. Он терпеть не мог таких, как эта Лерка Иващенко...
Ольга сердито смахнула начавшую было выползать из уголка глаза слезинку. Вот этого бы папа точно не одобрил. Не реветь надо, а дело делать. Совсем скоро новый учебный год и надо постараться поступить хотя бы в местный колледж, раз уж с университетом ничего не вышло...
Она долго так сидела, прислонившись спиной к холодной балконной стенке и как-то отрешенно глядя на плывущие по небу облака, пока мягкие руки не обняли ее за плечи.
- Эх, ты, Олька... - сказала мама, усаживаясь на скамеечку рядом с дочкой.
- А что я? Я как ты, - прошептала та, уткнувшись носом в такие знакомые кудряшки светлых волос и тяжело вздыхая.
Молодость у ее матери действительно была, что называется, "веселой", с ранним неудачным замужеством, уходом из дома, ночевками по квартирам друзей и прочими милыми шалостями. Завершилось эта песня только с приходом в жизнь непутевой девицы не по годам серьезного студента-медика, ставшего в будущем отцом маленькой Оли.
- Язва. Прободная, - резюмировала мама и невесело рассмеялась.
А потом жизнь так закрутилась, что это субботнее утро, пропитанное грустью, начало видеться Ольге островком спокойствия в океане хаоса.
Вернулся наконец из больницы Владик, яростно опираясь на костыль и с диким воплем радости повис на шее сестры (которой был, кстати, несмотря на юные года, на голову выше), больно стукнув гипсом по лодыжке...
Умерла какая-то троюродная тетка мамы и она, "исполняя неприятный долг", отправилась за триста километров помогать с похоронами...
Ее новый ухажер, Петр Сергеевич, имел привычку задерживаться на своем авторынке дотемна, а ужинать приходить к Сеницыным, да часто под хмельком. Ольге он, хотя был лысоват и толстоват, нравился, а вот с Владиком "дядя Петя" находился в состоянии необъявленной войны. Что там между ними произошло, ни одна из враждующих сторон не признавалась, и на первый взгляд могло показаться, что долговязый рыжий пацан и солидный упитанный дядька души друг в друге не чают. Но Ольга-то видела, что еще немного - и в дело пойдет разделочная доска, на которую с большим интересом поглядывает своими кошачьими глазами братец. Да и у Петра Сергеевича что-то уж очень вздуваются жилы на шее...