Стрелки на часах заставили меня работать быстрее, и я гадала, почему папа хотел, чтобы мама пришла в чистый дом с ужином на столе. Зачем удостоверяться в том, что она в хорошем настроении, только чтобы всё разрушить плохими вестями?
В последние несколько месяцев мама волновалась о работе папы. Когда-то бывший прибежищем для пенсионеров, наш маленький городок все плохел и плохел — стало слишком много людей и недостаточно рабочих мест. Крупный нефтеперерабатывающий завод в соседнем городе закрылся, и большинство офисов переместились в Техас.
— Мы переедем? — спросила я, убирая последние сковородки. Эта мысль зажгла искорку надежды в моей груди.
Папа усмехнулся:
— Для переезда нужны деньги. Этот старый дом принадлежал семье мамы с 1917 года. Он, пожалуй, никогда меня не простит, если мы продадим его.
— Не вижу ничего плохого в его продаже. Он в любом случае слишком большой для нас.
— Кэтрин?
— Да?
— Не упоминай продажу дома при маме, хорошо? Ты просто расстроишь её ещё больше.
Я кивнула, вытирая столешницы. Уборку дома мы закончили в тишине. Папа погрузился в собственные мысли — наверное, обдумывал, как лучше сообщить новости. Я оставила его одного, видя, что он нервничает. Это заставило меня волноваться, потому что он стал профи в усмирении маминых взрывных вспышек и бессмысленных тирад. Со времен старшей школы он позволил ей взорваться только один раз, когда он только совершенствовал свои методы.
Когда я была маленькой, перед тем, как лечь спать, хотя бы раз в неделю, папа рассказал мне историю, как он влюбился в неё. Он пригласил её на свидание в первую неделю девятого класса и защищал её от издевательств, которым она подвергалась из-за завода её семьи. Отходы просочились через землю в подземные воды, и каждый раз, когда чей-то маме становилось плохо, каждый раз, когда кому-то диагностировали рак, вина вешалась на Ван Метеров. Папа говорил, что мой дед был жестоким человеком, но хуже всего он относился к моей маме, так что его смерть была облегчением. Он предостерегал меня никогда не говорить об этом в её присутствии и быть терпеливой к тому, что он называл вспышками. Я старалась изо всех сил игнорировать её вспышки и злобные замечания в сторону папы. Злость, которой она подвергалась, всегда была в её глазах, даже спустя двадцать лет после смерти деда.
Гравий на подъездной дорожке захрустел под шинами маминого лексуса и вернул меня в настоящее. Дверь с водительской стороны уже была открыта, и она наклонилась, доставая что-то из машины. Я лихорадочно наблюдала за её поисками, держа в обеих руках пакеты с мусором. Я сбросила пакеты в урну рядом с гаражом и закрыла крышку, вытирая свои руки об джинсовые шорты.
— Как прошел последний день девятого класса? — спросила мама, размахивая кошельком над своим плечом, — Ты больше не коротышка на тотемном столбе.
Улыбка выделила ее розовые полные щеки, но она едва держала равновесие на гравии на своих высоких каблуках, осторожно пробираясь к главным воротам. Она держала маленький пакет из аптеки, который уже успела открыть
— Я рада, что всё закончилось, — сказала я.
— Оу, всё было не настолько плохо, не так ли?
Она сжала свои ключи в руке, поцеловала меня в щеку и остановилась неподалеку от крыльца. Стрелка на ее колготках начиналась на коленке и уходила дальше под юбку; один темный локон волос выбился из ее высокого пучка и упал ей на лицо.
— Как… как прошёл твой день? — спросила я.
Мама работала в автобанке в Первом Банке с девятнадцати лет. Её путь до работы составлял всего около двадцати минут, и она любила использовать это время, что расслабиться. Лучшее, что мама говорила о других двух женщинах, работающих с ней, было снисходительной признательностью. Маленькое здание автобанка было отделено от главного банка, и работа день за днём в этом крошечном пространстве заставляла любые проблемы казаться женщинам намного больше.
Чем дольше она там работала, тем больше таблеток ей было нужно. Открытый пакет в её руке был верный знаком, что у неё уже был плохой день, даже если причиной послужило просто понимание, что ее жизнь не была такой, какую она планировала раньше. У мамы была привычка фокусироваться на негативном, хотя она и пыталась измениться. Книги вроде "В поисках удовлетворения" и "Как справляться со злостью" заполнили большинство наших книжных полок. Мама медитировала и принимала долгие ванны, слушая успокаивающую музыку, но этого не хватало и на малую часть ее злости. Ее ярость кипела, возрастала, ожидая, что кто-то или что-то даст ей высвободиться.
Она вытянула свою нижнюю губу и сдула одинокий локон в сторону.
— Твой папа дома.
— Я знаю.
Она не отводила взгляд с двери.
— Почему?
— Он готовит.
— О Боже. О нет.
Она бросилась к ступенькам и открыла входную дверь, позволяя её захлопнуться за ней.
Сперва я не слышала их, но не прошло много времени, как панический плач мамы просочился сквозь стены. Я стояла на переднем дворе, слушая, как вопль становился громче, пока папа пытался успокоить свою жену, но не мог это сделать. Она жила в мире " что если ", а папа — в реальности.
Я закрыла глаза и задержала дыхание, надеясь, что в любой момент силуэты в окне соединятся, и папа будет обнимать маму, пока она будет плакать столько, сколько ей понадобится, чтобы успокоиться.
Я посмотрела вверх на наш дом: заборы, покрытые мёртвой лозой, перила, установленные вокруг крыльца, нуждающегося в новом слое краски. Окна были мутными от пыли, доски на крыльце нуждались в замене. Снаружи он выглядел еще страшнее, когда солнце передвигалось по небу. Наш дом был самым большим в этом районе — и одним из самых больших в городе — и создавал такую же огромную тень. Этот дом принадлежал маме и ее матери до нее, но он никогда не создавал ощущение настоящего дома. В нем было слишком много комнат и слишком много эхо и злого шепота, от которого родители пытались меня защитить.
В такие моменты я скучала по ее приглушенной ярости. Теперь же все распространилось и на улицу.
Мама все еще расшагивала по комнате, а папа всё ещё стоял возле стола, умоляя ее выслушать его. Они все кричали, пока тени от широких деревьев пересекали дворик, до того, как солнце повисло над горизонтом. Сверчки начали стрекотать, предупреждая, что закат близко. Мой желудок заурчал, когда я посмотрела на траву — я решила посидеть на тротуаре, еще теплом от летнего солнца. Небо окрасилось в розовые и пурпурные цвета, поливалки зашипели и начали разбрызгивать воду по нашему газону, но не было похоже, что ссора закончится в ближайшее время.
Улица Джунипер была занята автомобилями только во время заторов из-за школьных автобусов и родителей, отвозящих своих детей в школу. В конце дня, когда все уже добирались домой, наш район вновь становился тихим.
Я услышала щелчок и жужжание следом и повернулась. Мальчик с камерой стоял на противоположной стороне дороги, а его странное приспособление все еще было у него в руках. Он поднял его еще раз и снял еще одно фото, направив камеру в мое направление.
— Ты мог бы хотя бы сделать вид, что не фотографируешь меня, — проворчала я.
— Зачем мне это делать?
— Потому что делать фотографии незнакомки без ее позволения — это жутко.
— Кто это так говорит?
Я осмотрелась вокруг, задетая его вопросом:
— Все. Все так говорят.
Он поставил крышку на линзу и шагнул с бордюра на дорогу.
— Ну, все не видели того, что я сейчас видел сквозь объектив. И это вовсе не было жутко.
Я свирепо посмотрела на него, пытаясь понять, было ли сказанное комплиментом. И хотя руки все еще были скрещены, выражение моего лица смягчилось.
— Мой папа сказал, что ты племянник Мисс Ли, верно?
Он кивнул, толкнув очки на блестящую от пота переносицу.
Я оглянулась на силуэты моих родителей в окне и обратно на мальчика.