— Да, это онъ! — отвѣтила хозяйка.
— Плохое предпріятіе, — продолжалъ господинъ директоръ, обращаясь ко мнѣ.
— Вы не дѣлаете объявленій! Развѣ вы не видали, какъ я дѣлаю объявленія?
Теверь выяснилось, кто такой господинъ директоръ: антиспиритъ, человѣкъ съ обезьянами и дикими звѣрьми.
— Я заготовляю огромнѣйшія афиши, — продолжалъ онъ. — Я расклеиваю ихъ на каждомъ перекресткѣ, всюду, гдѣ только можно, самыми крупными буквами. Развѣ вы не видали ихъ? Тамъ же и изображенія животныхъ.
— Моя лекція касается изящной литературы, — возразилъ я. — Такъ-сказать, искусства духовнаго.
— Плевать мнѣ на это! — сказалъ онъ и продолжалъ безцеремонно:
— Другое дѣло, если бы вы согласились поступить ко мнѣ на службу. Мнѣ нуженъ человѣкъ, чтобы называть по именамъ животныхъ, я хотѣлъ бы взять не здѣшняго, чтобы его не знали. Выходитъ такой, кого знаютъ, — публика кричитъ: «А, это Петерсенъ! Что онъ тамъ понимаетъ въ тропическихъ животныхъ!»
Молча, съ презрѣніемъ, я повернулся къ нему спиной. Отвѣчать я считалъ ниже своего достоинства.
— Подумайте о томъ, что я говорю, — сказалъ господинъ директоръ. — Подумайте объ этомъ. Я плачу по пяти кронъ за вечеръ.
Тогда, не говоря ни слова, я всталъ со стула и вышелъ изъ комнаты. Я находилъ, что это единственное, что мнѣ оставалось сдѣлать.
Очевидно, господинъ директоръ боится конкуренціи, я соберу всю публику Драммена; онъ хотѣлъ вступитъ со мной въ сдѣлку, подкупить меня. Никогда! сказалъ я себѣ; никогда не заставятъ меня измѣнитъ моимъ духовнымъ стремленіямъ! Мой духъ возвышенъ.
Прошелъ день, наступилъ вечеръ. Я тщательно вычистилъ платье, надѣлъ чистую сорочку и отправился въ павильонъ. Было шесть часовъ. Я очень добросовѣстно изучилъ свою лекцію, голова моя была полна высокихъ и прекрасныхъ словъ, которыя и готовился произносить; въ душѣ я переживалъ уже блестящій успѣхъ, можетъ-бытъ даже застучитъ телеграфъ — сообщитъ о моей побѣдѣ.
Шелъ дождь. Погода была не совсѣмъ благопріятна, но публику, интересующуюся литературой, не задержитъ какой-то тамъ дождь. На улицѣ мнѣ встрѣчались прохожіе, пара за парой, по-двое подъ однимъ зонтомъ. Правда, меня удивляло, что они шли по тому направленію, куда я, — не къ павильону въ паркѣ. Куда же это они, однако? Ну да это низшіе слои населенія — чернь, это они въ рабочій союзъ къ обезьянамъ.
Кассиръ былъ на своемъ посту.
— Есть тамъ уже кто-нибудь? — спросилъ я.
— Нѣтъ еще, — отвѣчалъ онъ. — Но до начала еще добрыхъ полчаса.
Я прошелъ въ залъ, — громадное помѣщеніе, гдѣ мои шаги отдавались, какъ лошадиный топотъ. Боже милостивый, если бы теперь все тутъ было сплошь заполнено, ряды головъ — мужчины, дамы, ждутъ только лектора! Ни души!
Я ждалъ долгіе полчаса: никого.
Я вышелъ къ кассиру и спросилъ его мнѣніе. Онъ отвѣтилъ уклончиво, однако, ободрялъ меня. Погода сегодня вечеромъ неблагопріятна для лекціи; въ такой сильный дождь никто не выйдетъ изъ дому.
— Впрочемъ, — сказалъ онъ, — на многихъ можно разсчитывать и теперь еще, въ послѣднія минуты.
И мы ждали.
Наконецъ, пришелъ одинъ человѣкъ — промокшій, второпяхъ; онъ взялъ билетъ за полкроны и прошелъ въ залѵ.
— Теперь только они начинаютъ собираться, — сказалъ кассиръ и покачалъ головой. — Проклятая привычка у людей — всѣмъ сразу являться въ послѣдній моментъ.
Мы ждали. Никого больше. Наконецъ, единственный мой слушатель вышелъ изъ залы и сказалъ:
— Собачья погода!..
Это былъ адвокатъ Карлсенъ. Я сгорѣлъ отъ стыда. Лучше бы мнѣ провалиться сквозь землю.
— Боюсь, сегодня никто не придетъ, — сказалъ онъ:- льетъ, какъ изъ ведра. — Онъ замѣтилъ, до чего я упалъ духомъ, и прибавилъ:
— Да, я смотрѣлъ на барометръ, онъ упалъ ужъ очень сильно! Поэтому я и совѣтовалъ вамъ не читать.
Кассиръ все еще подбодрялъ меня:
— Подождемъ еще полчаса, — говорилъ онъ, — неужели же не подойдетъ еще двадцать-тридцать человѣкъ?
— Думаю — нѣтъ, — сказалъ адвокатъ и надѣлъ свое непромокаемое пальто. — При этомъ, — прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ,- вы, конечно, не выручите даже за помѣщеніе.
Онъ взялъ шляпу, поклонился и вышелъ.
Мы съ кассиромъ прождали еще полчаса, толковали о положеніи дѣлъ. Положеніе было безнадежно, я былъ уничтоженъ. Кромѣ того, адвокатъ ядовито оставилъ свою полукрону, которую долженъ былъ бы взять.
Я хотѣлъ догнать его и отдать деньги, но кассиръ удержалъ меня.
— Тогда уже я возьму эти полкроны, — сказалъ онъ. — вамъ останется доплатить тоже половину.
Но я далъ ему еще крону. Онъ добросовѣстно оставался на своемъ посту, и я желалъ выказать ему свою признательность. Онъ поблагодарилъ отъ чистаго сердца и на прощанье протянулъ руку.
Какъ избитый, шелъ я домой. Разочарованіе и стыдъ угнетали меня, я безцѣльно бродилъ по улицамъ — мнѣ было все равно, гдѣ я. Ужаснѣе всего было то, что мнѣ не на что было вернуться въ Христіанію.
Дождь все еще лилъ.
Я подошелъ къ огромному дому; съ улицы увидѣлъ я освѣщенную кассу, гдѣ продавали билеты. Это былъ рабочій союзъ, время отъ времени подходилъ кто-нибудь изъ запоздавшихъ, бралъ билетъ у оконца кассы и исчезалъ за большими дверями въ залъ. Я спросилъ кассира, много ли тамъ народу. Почти всѣ билеты проданы.
Подлый директоръ разбилъ меня наголову.
Тогда я пробрался назадъ въ свой подвалъ. Я ничего не ѣлъ и не пилъ; молча легъ спать.
Ночью постучали ко мнѣ въ дверь и вошелъ какой-то человѣкъ. Въ рукѣ у него была свѣчка. Это былъ господинъ директоръ.
— Ну, какъ ваша лекція? — спросилъ онъ.
Въ другое время я выбросилъ бы его за дверь, но сейчасъ былъ слишкомъ пораженъ его безцеремонностью, и отвѣтилъ, что отмѣнилъ лекцію.
Онъ посмѣивается. Я объясняю:
— Въ такую погоду невозможно читать объ изящной литературѣ. Онъ самъ долженъ бы понятъ!
Онъ всё посмѣивался.
— Если бы бы только знали, какъ адски упалъ барометръ, — сказалъ я.
— У меня всѣ билеты распроданы, — возразилъ онъ. Но больше не смѣялся; даже извинился, что побезпокоилъ меня: онъ пришелъ съ предложеніемъ.
Предложеніе его было довольно страннаго свойства: онъ снова приглашалъ меня давать объясненія передъ публикой.
Я былъ глубоко уязвленъ, и самымъ рѣшительнымъ образомъ просилъ его оставитъ меня въ покоѣ: мнѣ хочется спать.
Вмѣсто того, чтобы уйти, онъ сѣлъ по свѣчой въ рукѣ ко мнѣ на кровать.
— Поговоримъ о дѣлѣ,- сказалъ онъ. Онъ сообщилъ мнѣ: того драмменца, котораго онъ нанялъ показывать звѣрей, слишкомъ ужъ знаютъ. Самъ онъ — директоръ — имѣлъ феноменальный успѣхъ, но драмменскій ораторъ все испортилъ. «Э, да это Бьёрнъ Петерсенъ» кричали изъ публики: «Откуда это у тебя тамъ барсукъ?» А когда Бьёрнъ Петерсенъ объявилъ по программѣ, что это вовсе не барсукъ, а гіэна изъ земли бушменовъ, — она растерзала ужъ троихъ миссіонеровъ, — то зрители закричали: что онъ ихъ считаетъ за дураковъ, что ли!
— Не понимаю, — сказалъ директоръ, — я вымазалъ ему всю физіономію сажей, на немъ былъ огромный парикъ, и все-таки его узнали.
Все это нисколько меня не касалось, я повернулся къ стѣнѣ.
— Подумайте объ этомъ, — сказалъ господинъ директоръ; потомъ онъ вышелъ. — Можетъ-быть, я назначу даже шесть кронъ, если вы будете хорошо работать.
Никогда не унижусь до такого промысла! Есть все-таки еще у меня самолюбіе!
На слѣдующій день пришелъ ко мнѣ господинъ директоръ и просилъ просмотрѣть составленную имъ рѣчь о звѣряхъ. Если я кое-гдѣ поправлю ее и выправлю языкъ, онъ заплатитъ двѣ кроны.
Скрѣпя сердце, я взялся. Этимъ я оказывалъ ему благодѣяніе; отчасти это услуги и литературѣ. Кромѣ того, двѣ кроны были мнѣ очень нужны. Но я просилъ его никому не говоритъ о моемъ сотрудничествѣ.
Я проработалъ цѣлый день, написалъ все съ начала до конца, вложилъ много чувства и остроумія, ввелъ много образовъ и самъ остался очень доволенъ своей работой. Это былъ настоящій фокусъ — создать такъ много по поводу какой-то жалкой дюжины животныхъ. Передъ вечеромъ я прочелъ вслухъ господину директору свое произведеніе; онъ заявилъ, что никогда въ жизни не слыхалъ ничего подобнаго, такое впечатлѣніе произвелъ я на него. Изъ признательности онъ далъ мнѣ три кроны.