— Но нам было рядом вполне комфортно, пока я не узнала, что беременна. Тогда я заразилась этим. Темнотой, которая едва не свела меня с ума, пока я носила этого ребенка. Я была не в себе, почти обезумела.
— Пропусти этот отрывок побыстрее, ладно? Переходи к сюжетообразующей части.
— Грэйди Честера убил.
— Кто бы мог подумать! Какой неизбитый, небанальный поступок для Грэйди Миллигана.
— И попробовал его плоть и кровь.
— Что?!
Зоуи вдруг садится, начинает переливать из руки в руку прозрачную морскую воду.
— Он подумал, что будет если съесть не призрака, а живую душу. Сколько душа находится в теле, прежде чем попасть в мир мертвых, маленький медиум?
— Двадцать четыре часа.
— Именно. После этого, Грэйди двадцать четыре часа мог делать то, что твоему отцу и не снилось. В реальности, а не в мире мертвых.
— Мой папа с таблетками может продержаться максимум полчаса.
— Да. Потому что твой папа не пробовал человеческой крови. А Грэйди пробовал, и с тех пор — довольно часто.
— То есть, он еще и каннибал, чудесненько. И что в этой чудесной семье случилось дальше?
— Долгое время не случалось ничего. Грэйди скрывал все от меня. Я не знала, чем он занимается. Все, что я тебе рассказываю, я поняла потом, позже. Прошли долгие годы, Франциск. Наш сын, считавший Грэйди дядей, уже пошел в школу, когда…
Зоуи сцепляет пальцы, и костяшки их белеют еще сильнее, хотя казалось бы, что это невозможно.
— Когда я узнала, чем занимается Грэйди, — голос ее в этот момент звенит, будто достигнув наивысшей ноты.
— И что ты сделала тогда? Сдала его полиции?
— Знаешь, что он сделал бы с полицией? Что он мог сделать к тому времени со всем Дублином?
За бинтами я не вижу, но, наверное, Зоуи горько усмехнулась. Впрочем, может быть и нет.
— Я убила его. Я любила Грэйди больше всех на свете, и я убила его. Всадила нож ему в сердце, потому что меня одну он пустил бы так близко к себе. Мне одной он доверял. Больше этого никто не смог бы сделать, а я должна была. Для всех Грэйди просто пропал. Впрочем, кое-что он мне все-таки оставил.
Зоуи начинает развязывать бинты на голове, и я вижу девочку четырнадцати лет, ровно столько ей было, когда она переехала в Дублин. Наверное, это был самый прекрасный момент, когда из комнатушки в провинциальном городке, она попала вдруг в большой город, и за руку ее держал самый лучший в мире старший брат.
— Да, — говорит Зоуи. — Ничего такой был момент, но мне просто нравится так выглядеть.
Зоуи до странного похожа на всех нас: на меня, на Доминика, на отца и Мэнди, на Морриган, на Мильтона и Ивви, на Итэна, на Морин. И в то же время — ни на кого конкретно.
У нее красивое лицо с острыми скулами, нос усыпан веснушками и волосы темные, самую малость в рыжину. А еще у Зоуи невероятно синие глаза, такие же, как у Доминика, Морриган и Морин. Засмотревшись в эти невероятные, синие глаза, я не сразу замечаю, что она мне показывает.
На щеке у нее длинная, кровоточащая рана. Такая не может остаться от ножа, но такая может остаться от когтей.
— Это он сделал?
— Ну, а кто? Нет, я тебе просто так показываю, как меня медведь подрал.
— Ирландки даже в викторианскую эпоху не были особенно трепетными, да?
Зоуи касается щеки, смотрит на кровь, оставшуюся на пальцах.
— Всегда кровоточит.
— А что с тобой случилось дальше?
— Я вырастила сына, увидела внуков и умерла в глубокой старости. Грэйди мог бы превратить мою жизнь в ад после того, что я сделала с ним, но не превратил.
— Самый лучший в мире старший брат?
— Возможно.
Я молчу, рассматривая песчинки на ладони. Некоторые из них переливаются, наверное, это стершиеся в пыль жемчужины. Наконец, мне удается спросить:
— А мой дядя? Что с ним случилось? Ты знаешь?
— Знаю. Это другая долгая история, которую я тебе расскажу. Но сначала, Франциск, подумай. Кем надо быть в этой жизни, чтобы отправиться убивать людей за деньги?
Зоуи замолкает ненадолго, а потом добавляет:
— Если тебе не нужны деньги.
Она чешет кончик носа, вздыхает:
— Просто пища для размышлений про американскую армию и твоего дядю. Но слушай вторую занудную бабушкину историю.
Я смотрю вверх, в беззвездное небо, где не ластится летний воздух и не дремлет луна. Небеса, будто пустой экран или толща земли надо мной, и мне становится чуточку неуютно. Зоуи начинает:
— Напитавшись невероятным количеством силы, Грэйди не стал обычным призраком, он стал… — Зоуи замолкает, и продолжает только еще раз промокнув пальцами рану на щеке. — Это сложно объяснить. Неким видом божества, наверное. Слишком много силы он получил. Он стал частью этого.
Зоуи обводит рукой мир мертвых, докуда мы его видим.
— И почти растворился в нем. И все-таки у него оставался разум, потому что оставался его род, люди, носящие в себе его кровь. Умри последний его потомок, связь Грэйди с миром порвалась бы окончательно, и он растворился бы в темноте, вернув всю забранную отсюда силу. Но у него были потомки, и он за ними наблюдал. Грэйди, хоть и стал божеством, но божественность его касалась одного единственного рода, единственной семьи. Чтобы освободиться ему нужна была добровольно отданная кровь его потомков.
И тут в голове у меня будто бы кто-то щелкает выключателем, включая свет, ослепительный и болезненный свет, от которого режет глаза.
— Когда мои родители поливали кровью землю, чтобы воскресить меня…
— Они просили этого у Грэйди Миллигана. Впрочем, они не знали, к кому именно обращаются. И до сих пор не знают. Все что им известно — есть большая сила, которая их оберегает. Не знали они и еще кое-чего.
Зоуи вдруг подается ко мне, проводит ногтями по моему шраму, говорит:
— Представь себе, с такой силой Грэйди мог бы не только воплощаться в мире, как самые свирепые из призраков, он мог бы его уничтожить. Но все, что моему брату оставалось — быть отражением, отблеском, шепотом в темноте. Около одиннадцати лет он нашептывал человеку, который отрезал тебе голову, что он должен сделать в определенный день и час, что в этом состоит его миссия на земле — убить этого ребенка, который станет, я уж не знаю, Антихристом, наверное. Одиннадцать лет — достаточно, чтобы человек поверил во что угодно или же — сошел с ума.
— Ага. Вообще-то обычно даже легче. Одной «Над пропастью во ржи» достаточно было, чтобы убить Джона Леннона, — говорю я, и замечаю, какой хриплый у меня голос. Я не могу засмеяться, Зоуи тоже не смеется.
— Ничего не хочу об этом знать. Словом, Франциск, твое убийство было запланировано еще до твоего рождения. Грэйди знал, что твои родители пойдут на что угодно, чтобы тебя вернуть. Знал, что Мэнди и Райан — сильные медиумы, знал, как ценна кровь всех четверых.
— И он сделал так, чтобы мне отрезали голову, потому что хотел от родителей добровольно отданной крови, способной его пробудить.
— Именно. И они его пробудили. Ты уже видел его в той форме, которую он обрел, вернувшись.
— Демон? Тот демон, который говорил, что хранит нашу семью?
— Он не демон, скорее божество. Демон подразумевает силу, стоящую за ним, а Грэйди — сам сила. Впрочем, он хранит нашу семью, это правда, потому что пока жив хоть один из нас, он не растворится в мире мертвых.
— А мной он, значит, пожертвовал? Уже ненавижу его.
— Он знал, что твои родители обратятся к нему, и когда они пожертвуют кровь, Грэйди легко тебя воскресит.
— Но откуда он знал, что родители к нему обратятся?
Зоуи грозит мне пальцем, и движение настолько чрезвычайно старушечье, что мне становится смешно видеть его в исполнении девчонки.
— Вот мы и добрались до основной сути, молодой человек. Кто такой Мильтон Миллиган?
— Дядя? Солдат? Алкоголик? Неудавшийся психотерапевт?
— Он первенец, — говорит Зоуи. — Старший сын. И в настоящее время — действующий наследник Грэйди Миллигана. Глава рода, как бы смешно это ни звучало в отношении малыша Мильтона.