Глава 10
Машину веду я, и оттого, что дело на мой взгляд не терпит отлагательств, выжимаю педаль газа чуть сильнее, чем стоило бы. Итэн спрашивает меня:
— Ты уверен, что мы не разобьемся?
— Уверен, — говорю я. И на некоторое время Итэн замолкает, изучая проносящийся, красующийся за окном городом, а потом спрашивает снова:
— А если все-таки разобьемся?
— То умрем, — говорю я просто и смеюсь. Раньше я тоже думал, что нет ничего плохого в шутках про смерть, но самое удивительное, что с тех пор, как я увидел собственную отрезанную голову, в этом смысле мало что изменилось.
Итэн поднимает палец вверх, провозглашает с лицом пророка и демагога:
— Если в нас кто-нибудь врежется, мы доберемся до места медленнее, а не быстрее. С точки зрения…
— … меня, шанс того, что мы доберемся быстрее стоит риска.
— Ты неосмотрительный.
— По крайней мере, я не зануда.
Именно в этот момент мне едва удается развернуть машину, чтобы не окончить жизнь своего Понтиака вместе с жизнью чьего-то блестящего новенького Форда единовременно.
— Видишь, — вздыхает Итэн. — Я же говорил.
— Дядя, у тебя в школе или университете вообще были друзья?
— У меня друзей было даже побольше, чем у…
— Аутистов.
— А вот это причина, по которой у тебя никогда не будет друзей, Франциск.
Нам обоим невероятно приятно вести дурацкий, ненапряжный, будто бы совершенно обычный разговор. Мне смешно смотреть на дядю Итэна, такого смущенного, но будто бы необычайно собранного.
— А ты правда читал оккультную литературу, потому что завидовал родителям?
— Ну, — говорит Итэн. — Завидовал не совсем правильное слово. Я хотел быть полезным. Мильтон солдат, Мэнди и Райан медиумы, а я всегда был просто Итэном.
Я смотрю на него долго, пытаясь поймать оттенок его голоса, а потом говорю:
— По-моему просто Итэном быть здорово.
— Правда?
— Я бы не отказался.
— А Мильтон?
— Вот он бы отказался.
Мы замолкаем, будто бы произнесли что-то совсем не то, будто даже имя Мильтона должно быть запретным, пока мы не найдем способ его вернуть.
Черные кварталы Нового Орлеана — особое, неповторимое больше ни в одном штате Америки и нигде на земле место. Низкие, неаккуратные домики, увешанные, как школьница дешевыми украшениями, неоновыми, завлекающими буквами. Пахнет карамелизированными сладостями, пряностями, жареным мясом и чем-то алкогольным: земными, вкусными, невозможными нигде, кроме Нового Орлеана лакомствами. Шумит толпа, кто-то с хриплым, грудным говором зазывает туристов посмотреть, как жрец проводит обряд с помощью настоящего, живого питона.
Питон у упомянутого маркетолога в руках выглядит настолько несчастным, будто готов отдаться на сумку, лишь бы не продолжать влачить свое жалкое существование.
Черный квартал обладает своим, учащенным, будто от танца или алкоголя, пульсом. И я ясно чувствую этот пульс всем телом, и мне кажется, что если остановиться, можно ощутить, как под ногами неторопливо кружится земля. Это мир лишенный солнца, он функционируют только ночью, когда зажигаются фонари и наполняются бары, когда луна скучает на небе, готовая принимать подношения. Мир удовольствий и магии, я его люблю. Мимо нас проплывают разнообразные вывески магазинчиков вуду, их авторы соревнуются друг с другом в умении стилизовать черепа и умении обещать самые шокирующие обряды, в действительности имеющие не больше отношения к вуду, чем уличная магия Дэвида Блейна.
Сахарные черепа, которые куда больше напоминают о Дне Мертвых в Мексике и куклы вуду, связанные из разноцветных ниток, мелькают будто сменяющие друг друга картинки в путеводителе, но нам с Итэном не нужна ни одна из лавочек, где косяками вертятся между банок с заспиртованными змеями туристы.
Нам нужно кафе-мороженое с непримечательным названием «У Шивон».
— Ты уверен, что нам туда? — спрашивает Итэн, когда я открываю дверь.
— Ты теоретик, дядя, а я практик.
— Если бы ты сказал, что хочешь мороженое для девочек, я бы тебя и так понял.
Я возвожу к глаза к потолку, разрисованному цветочками и бабочками невероятно ярких цветов. Кремовые, аккуратные столики и надписи, прославляющие молочные коктейли, на окнах, довершают удручающую, с точки зрения дяди Итэна, картину.
Мы с дядей садимся за стойку, и я говорю:
— Привет, Лакиша.
Уже довольно поздно, и все желающие вкусить мороженое днем, разошлись по барам ради мохито и клубничного дайкири вечером. Но Лакиша не закрывает кафе, потому что всегда готова к клиентам другого рода.
Она встряхивает волосами, заплетенными в длинные, тонкие косички, достающие ей до пояса. В некоторые из них вплетены цветные нити, розовые, белые и голубые, прямо под цвет декора кафе. Кожа у Лакиши темная-темная, а сама она тоненькая, и оттого похожа на какую-то диковинную статуэтку. Она дочь Шивон Джонсон, действующей мамбо Нового Орлеана.
Лакиша подается ко мне, улыбается, почти вонзая в пластиковую стойку аккуратно накрашенные ядерно-оранжевым ногти.
— Здравствуй, Фрэнки, моя сладость. Ах, как давно я тебя не видела.
— Осознание того, что я не могу ходить сюда каждый день, буквально застило мне солнце, Лакиша.
Лакише семнадцать, и она чудо как хороша. Пятьдесят процентов моего увлечения вуду, обусловлены моим увлечением ей, но наш союз в штате Луизиана все еще нелегален. Кроме того, есть у нас на юге такой термин — «огнестрельная невеста». Суть его заключается в том, что у девушки, за которой ты в недобрый для тебя час приударил, может оказаться отец, чей гнев легко навлечь вниманием к его дочурке. Гнев, облаченный в форму свинцовой пули, выпущенной из ружья, может настигнуть тебя сразу на следующий день. Помню, Мильтон когда-то говорил, что хотел бы племянницу, которую мог бы защищать от посягательств с обрезом в руках.
Так вот, папа Лакиши, если узнает, что его ненаглядная дочка даже в теории могла бы встречаться с белым, как снег и богатым, как Крез, ирландцем, с радостью не только отстрелит, а может быть и отрежет мне все те части тела, что в теории могли бы помочь в общении с противоположным полом.
Так что мы с Лакишей Джонсон занимаемся обоюдоострым флиртом, он обоих нас держит в тонусе, а кроме того щекочет нервы.
— Мой хороший белый мальчик, — говорит она. — Другим белым здесь не так рады, поверь мне.
— А где нам вообще рады?
— Ну, есть много мест. Правительство, гольф-клубы, Юта.
— Но я тебе нравлюсь?
— Но ты мне нравишься. Думаю дело в том, что твои предки попали на эту землю не так давно и не успели обрасти паскудным расизмом.
— Ну почему же? — говорю я. — Некоторые успели. Но это мой дядя Итэн, он не успел, он вообще всегда опаздывает.
Лакиша смеряет Итэна долгим взглядом, тягучим, выглядящим, как вызов и при этом игриво-заинтересованным.
— Ага. Фрэнки, тебе как обычно?
— Да.
— А вам, мистер Миллиган?
— Черный кофе.
— Да ты сегодня просто рвешь границы дозволенного, правда Итэн? Черный кофе после шести вечера?
Но когда Лакиша приносит мое «как обычно», наступает время смеяться для Итэна. Лимонное мороженое с шоколадным сиропом и карамельками в виде бантиков приводит Итэна в такое хорошее настроение, в каком я его никогда не видел.
— О, — говорит он. — Серьезно, Фрэнки? Как обычно? Думаю, мне стоит рассказать об этом твоему старшему дяде.
— Что? Карамельки просто такими делаются, вот и все. Какая разница? Это не смешно.
— Нет, это очень смешно. И еще смешнее будет об этом рассказывать.
Я аккуратно оттопыриваю средний палец, а Итэн возводит глаза к потолку.
— Оскорбительно и непростительно для человека, сидящего в кафе с бабочками и поглощающего мороженое с бантиками. Почему мы вообще теряем время?
Свой ароматный кофе Итэн, впрочем, употребляет с заметным удовольствием.
— Потому что, как теоретик, ты, разумеется, не в курсе. За магические предметы нельзя платить. За настоящие, я имею в виду. Но кушать-то хочется, поэтому ты платишь формально за еду, но на самом-то деле за магические штучки, которые мы возьмем позже.