Когда Грэйди оказывается рядом с Мильтоном, глаза у Мильтона вдруг становятся осмысленными — в их кошачьей зелени появляется какое-то движение.
А потом Мильтон посылает Грэйди так изобретательно и далеко, что у меня краснеют кончики ушей, а душа моя содрогается от осознания возможности попадания Грэйди в такие места и наличия их на земле в принципе.
Что Грэйди предлагает Морин, я слышу неплохо. Он предлагает ей очищение. Он говорит, что заберет тьму, которая охватывает ее. Очистит ее, отпустит ее, лишит ее собственного наследия.
Морин не колеблется, ее старушечье личико, не лишенное еще остатков былой красоты, приобретает очень жесткий вид, который бабушкам в целом не свойственен.
— Лишь Господь может очистить нас. Ты — не можешь.
Огонь поднимается вверх все выше, вспыхивает, едва не опалив нас, но — не опаляет.
И хотя жар его нестерпим, шаг назад я сделать не решаюсь.
— Оставь, — говорит отец. — Тело Доминика. Оставь Мильтона, как своего пророка. Освободи их.
Огонь извивается, рев его становится таким громким, что я почти не слышу папиных слов. А потом Мильтон падает, и Мэнди не удерживает его. Он лежит у волны пламени, но пламя его не трогает.
Я слышу, как позади меня тоже кто-то падает. И знаю, что обернуться, наконец, можно.
— Помоги оттащить его на свет, — говорю я Морин. И та с неестественной для ее возраста быстротой мне помогает. Прежде чем я успеваю устыдиться, что попросил помощи у старушки, я вижу Доминика. Из носа у него течет кровь, он без сознания, как и Мильтон.
Я вижу — если Мильтон повредился в уме от присутствия Грэйди, то Доминику было плохо физически. Он выглядит невероятно бледным и больным, истощенным.
Огонь озаряет его лицо с заострившимися чертами. Я устраиваю Доминика с другой стороны от Мильтона. Из-за золотого света, падающего на его бледную кожу кажется, будто Доминик мертв и церемония — погребальная. Но он дышит — я вижу как мерно опускается и поднимается его грудь.
Они с Мильтоном в центре, в кругу огня, рядом с огнем. Инстинктивно я понимаю, что это самое безопасное место, поэтому я перетащил туда Доминика.
— Все? — спрашивает Ивви дрожащим голосом.
— Ты даже не представляешь, насколько еще не все, — говорит Грэйди не из чьего тела.
Огонь гаснет, в один момент, будто его залили водой. Он опадает и исчезает, не оставив ни искорки. Мы остаемся в полной темноте, которую не освещает луна.
Бутылка валяется ровно между Домиником и Мильтоном, огонь ее не раскалил и, кажется, даже не разогрел. Крест на ней, который выглядел просто царапиной на стекле, вдруг наполняется жизнью, светится, будто бы демонстрируя силу, которая там спрятана.
— Не отходить и не разрывать круг, — говорит Райан. — Мы не закончили.
И именно в этот момент я чувствую движение слишком быстрое, чтобы его увидеть. Кто-то двигается по кругу, но теперь не ходит по земле, а будто бы перемещается совсем по-другому, цепляясь за деревья. Я вспоминаю Грэйди в его истинном, похожем на мультяшный, виде. Мысль о том, как он прыгает по деревьям, будто злодей в Диснеевском мультике, даже заставляет меня улыбнуться.
А потом что-то огромное, темное, неприкрыто-сильное, буквально: чистая сила, спрыгивает вниз, врезается в круг, не сумев проникнуть в него. Что-то невидимое не впускает его в круг, что-то твердое, как стеклянный купол. Ивви дергается, и даже Морин задерживает дыхание.
— Сейчас бутылку можно разбить. Может, ее взять? — предлагаю я.
— Нет. Она защищает круг, — говорит папа.
— Я думал, это ты.
— Спасибо, конечно. Очень приятно, что ты считаешь, я могу сдерживать божество. Хорошие новости: без тела он уязвим, его легко поймать.
— А плохие? — спрашиваю я.
— Плохие все еще в том, что чтобы его поймать, нужно взять бутылку. А если взять бутылку, защита спадет.
— То есть, мы в патовой ситуации? — спрашивает Морриган. — Потому что вы идиоты?
В этот момент Грэйди, слишком быстрый, чтобы его можно было заметить, снова предпринимает попытку оказаться внутри круга, на этот раз со стороны Морриган. И Морриган вдруг взвизгивает, как девчонка.
А потом будто бы черт дергает меня посмотреть вверх, и я вижу Грэйди. Он висит на дереве вниз головой прямо надо мной. Бинты спадают с него, обнажая дыру там, где должно быть сердце. Дыру в месте, куда воткнула нож Зоуи. Из нее медленно выползают мухи и пауки, спускаются вниз, как линии крови.
Грэйди скалит острые, невероятные зубы, но его глаза без зрачков пусты. Он чуть склоняет голову набок, и один из его длинных рогов, целый, почти касается моей щеки. Но не касается. У меня есть сантиметр, но это сантиметр абсолютной безопасности.
Морин некоторое время смотрит на бутылку с сияющим силой крестом. А потом она говорит:
— Мне кажется, происходящее в какой-то степени наш профиль. Правда, Морриган?
— А что вы собираетесь делать? — спрашивает Ивви осторожно.
Но Морриган и Морин уже читают что-то на латыни. Ивви шепчет:
— Они хотят призвать еще одного демона — на нашу сторону?
— Было бы довольно забавно, — говорю я.
Но как только Грэйди предпринимает еще одну попытку проникнуть в центр, к бутылке, я вижу, что именно делают Морин и Морриган. Они своей верой усиливают ту часть магии, которая отгоняет зло. Теперь граница поля, которое нас защищает проходит не рядом с нами, не за сантиметр от моей кожи, а дальше. Грэйди, не ожидавший этого, смешно взвизгивает и отскакивает, забравшись на дерево.
— Нам нужно его отогнать, — говорит папа. — Чем больше расстояние, на котором они смогут держать защиту, тем больше секунд у нас будет, чтобы добраться до бутылки.
— Говоришь, как алкоголик, причем довольно несчастный, — фыркает Мэнди. — Короче, если истерички справятся, мы выйдем из патовой ситуации и поймаем дедулю в бутылку.
— Говоришь, как внучка алкоголика.
— Райан!
Грэйди шипит, он вытягивает длинную, когтистую лапу, стараясь почувствовать, где начинается защита. Когти его наталкиваются невидимую силу, оставляют искры, двигаясь и, мне кажется, я даже слышу скрежет.
Мне вдруг думается, что Грэйди выглядит мультяшным, смешным и милым демоном только если оценивать его с точки зрения демона. Если оценивать Грэйди с точки зрения того, что он существо, бывшее когда-то, хотя бы когда-то, человеком — то, во что он превратился кажется страшным уродством.
Грэйди оскаливает зубы, ниточки темноты, как слюна, тянутся между его бесконечных клыков.
— Суки, — говорит он. — Грязные католические сучки.
Морин и Морриган читают так синхронно, будто латинский текст был, есть и будет единственным, в чем они стремились достичь совершенства всю жизнь. Голоса их разносятся все выше, и я понимаю, в чем сила их веры, как же я хорошо это понимаю.
Они абсолютно, невероятно, непоколебимо убеждены в том, что Бог их защитит. Как там в Библии говорится про то, что истинно верующий может передвинуть горы?
Они, я уверен, в этот момент могли. В них нет ничего темного, будто они враз очистились от крови, которая их наполняет. Морин и Морриган сейчас просто приемники, ретрансляторы чего-то невероятно сильного, не связанного с нами, непознаваемого.
Бог больше божества, и Бог побеждает.
Грэйди шипит, неправильными, жуткими движениями двигаясь вверх по дереву, не способный противостоять боли, которую вызывает у него прикосновение к растущей силе вокруг нас.
— А что монашки так умеют? — спрашивает Ивви.
— Не думаю, что все.
А потом Морин и Морриган одновременно заканчивают. Они говорят «Аминь», и будто бы одно это слово вызывает резонанс. Грэйди буквально отбрасывает с дерева. Сила расширяется, как динамическая модель Вселенной, которую я силился представить на физике. Грэйди исчезает, вынужденный ретироваться, хотя бы временно, раствориться в ночи, которая одна способна его защитить.