Советник Флакс при этих словах неожиданно расхохотался:
— Попугаи... ха-ха-ха!., именно попугаи! Особенно в этих зеленых фраках с пестрыми жилетами! Как остроумно!
— А чем, кстати, кончилась ваша занятная история? — мрачно полюбопытствовал господин Генцель.
— Естественно чем: фантазера, возмутившего общее спокойствие сумасбродными небылицами, с позором изгнали из города, и жизнь продолжалась обычным чередом, доставляя всем прежнее удовольствие. Солидным людям не пристало уподобляться нетерпеливым детям, которым надоедает заводное однообразие. Этак у всех разыгрывается воображение, всем захочется чего-то неположенного. Зачем поощрять фантазию, которая смеется над нашей устроенной жизнью? Не только фантазию — саму природу надо вогнать в надлежащие рамки, иначе солидные, почтенные люди, глядишь, перестанут чувствовать себя хозяевами положения.
— Как говорит! Как говорит! — не выдержал советник Флакс. Гофман сегодня превосходил все его ожидания.
— Ибо что такое, господа, есть природа? Природа есть своеволие, беспорядок и коварство. Ради одной осторожности следует неусыпно обуздывать ее и обтесывать, допуская к себе разве в виде радующих глаз узоров — как, например, на этой превосходной скатерти с розами. Но будьте настороже! Природа, увы, не хочет сдаваться. Она то и дело напоминает о себе. И даже насквозь провяленным канцелярским служакам вдруг взбредает порой на ум такое, о чем лучше бы им не подозревать — для собственного спокойствия...
Но советник Флакс уже не слышал его. Он оцепенело таращился на собственную скатерть. Силы небесные, да что же это? Вышитые лепестки на ней вдруг шевельнулись, точно пытаясь расправиться. Прижимавший их стакан покачнулся и упал. Красное вино разлилось по узору. Советник беспомощно глянул на господина Генцеля. Тот злобно смотрел на него выпученными глазами. Серое лицо его порозовело. Но что было куда удивительней — одновременно порозовел и серый его фрак! Никогда Флакс не видывал ткани, способной так переливаться на свету, словно шкурка хамелеона... Небо праведное!.. — самый настоящий хамелеон таращился на него через стол. Ящеричья кожа под срезанным подбородком вздымалась и опадала. Неосторожная муха прожужжала мимо; тотчас, как стрела, мелькнул длинный тонкий язычок и вместе с пойманной мухой исчез в безгубой пасти...
Советник Флакс встряхнул головой и дрожащими пальцами полез в карман сюртука за очками.
«Ах, вон что делает с непривычным человеком старый рейнвейн!» — сокрушенно подумал он. В очках, в коричневом сюртуке, с коротким крючковатым носом он стал вдруг удивительно похож на сову.
— Вы сова, — так и сказал ему внезапно вслух господин Генцель. — Старая глупая сова. Вам бы ночью охотиться на мышей и ухать дурацким смехом, а не устраивать деликатные рандеву. Все испортили своим болтливым языком... и своим проклятым рейнвейном. Так я и доложу в моей реляции, что советник Флакс на самом деле сова... Но что за вздор я горожу? — опомнился он, берясь за голову. — Если я стану утверждать, что сова была принята на государственную службу, под присягой — меня обвинят в подрыве. Скажут, что я просто напился. А, господин сочинитель! — ухмыльнулся он, оборачиваясь к Гофману, и тут заметил, что того уже нет за столом. — Ничего, — пьяно погрозил он пальцем куда-то ему вслед. — Думаете, я не понял, что вы издеваетесь над нами? Думаете, никому вас не раскусить? Думаете, никто не знает, как на заседаниях, отгородившись томами кодексов, вы рисуете карикатуры на бумаге со штемпелем его величества? И о чем вы толкуете в погребке у Люттера и Вегнера с приятелями, именующими себя «Серапионовы братья»? Доберемся еще до вас. Не сейчас, так позже...