— Я не могу, — быстро сказала Алисон. — Я действительно ничего не помню.
— Хорошо, но, может быть, ты попробуешь записывать свои сны? — спросила Харриет. — Ты ведь все время спишь, какие-то сны тебе должны сниться. Мне кажется, в снах нам приходит то, что скрыто от нас наяву.
Алисон это понравилось, ее глаза слегка блеснули.
— Алисон! — крикнула из кухни Ида Рью. — Пора идти, детка, «Темные тени» сейчас начнутся.
Обе они были помешаны на этом сериале и смотрели его каждый день.
— Ну пойдем со мной, посмотри хоть одну серию, — сказала Алисон сестре. — Последнее время они стали ужасно интересными. Вчера там говорилось о прошлом, о том, как Барнабас стал вампиром.
— Нет, лучше ты мне потом расскажешь, а сейчас мне пора идти. Если я запишу тебя на плавание, ты будешь ходить?
— Не знаю. Наверное. Слушай, а когда у тебя в этом году начинается лагерь? Разве тебе не пора туда ехать?
— Девочки, девочки! — крикнула Ида Рью, вбегая в столовую и увлекая Алисон за собой. В руках она держала тарелку с собственным обедом, который намеревалась съесть, сидя перед экраном. — Идемте скорее, уже началось.
Харриет лежала на кафельном полу ванной комнаты — она заперла дверь на щеколду, аккуратно разложила вокруг инструменты и на мгновение застыла над чеком, вырванным из отцовской банковской книжки, крепко зажмурив глаза, чтобы собраться. Харриет уже давно овладела искусством подделывать как материнский, так и отцовский почерк, но на чеке отца надо было писать не останавливаясь, потому что иначе буквы начинали прыгать и выглядели не очень естественно. Сложнее всего было с почерком Эдди — у нее буквы стояли прямо, гордо, а ее характерные росчерки повторить было практически невозможно, поэтому Харриет подделывала ее чеки только в случае крайней необходимости.
Рука Харриет застыла над чеком — она сделала глубокий вдох. Из-за двери до нее донеслись тягучие аккорды музыкального вступления к «Темным теням».
Так, адрес бенефициара, Загородный клуб Александрии, стремительно, на одном дыхании вывела Харриет крупными, небрежными буквами. Сто восемьдесят долларов. А теперь самое простое — подпись. Она выдохнула, подняла листок и критически осмотрела его со всех сторон. Прекрасно, сам папа лучше не напишет. Харриет усмехнулась — с того времени, как она освоила искусство подделывания подписей, она уменьшила отцовский счет на пятьсот долларов, а то и больше. Совесть ее совсем не мучила — эти деньги принадлежали ей по праву, служили малой компенсацией за все плохое, что он ей причинил, и только боязнь разоблачения останавливала Харриет, чтобы до конца не опустошить отцовский счет.
Тетушки вечно ругали отца и всю его родню, называя их «холодными» и «невежами», и Харриет была с этим вполне согласна.
Никто в семье, кроме матери Харриет, не любил Диксона Дюфрена. Он был плохим отцом и ужасным мужем еще при жизни Робина, неодобрительно поджимая губы, бормотали тетушки, а уж как он относится к девочкам, так это просто преступление. После трагической смерти сына он даже отпуск не взял, чтобы побыть с женой, так и продолжал ходить на работу и на охоту поехал как ни в чем не бывало, когда Робин в земле еще и месяца не пролежал.
— Да лучше бы он просто с ней развелся, — гневно сказала как-то Эдди, — Шарлот ведь еще молода. А я видела, как молодой Виллори из Дельты на нее засмотрелся в церкви. Он из хорошей семьи, у него есть деньги…
— Ну знаешь, это ты загнула, — протянула Аделаида. — Ведь Диксон их обеспечивает.
— Я хочу сказать, что Шарлот могла бы сделать лучшую партию.
— А я хочу сказать, Эдит, что ты принимаешь желаемое за действительное. Вот уж не знаю, что бы случилось с малышкой Шарлот и девочками, если бы Дикс не посылал им чеки каждый месяц.
— Ну да, в этом что-то есть, — проворчала Эдит.
— Иногда я думаю, — дрожащим голосом сказала Либби, — что мы должны были настоять, чтобы Шарлот переехала в Нэшвилль.
После смерти Робина его отец принял предложение о новой работе и уехал в другой штат один, но спустя пару лет он предпринял несколько попыток убедить Шарлот перебраться к нему. В то время тетушки пришли в такую панику от самой мысли, что могут расстаться со своей «малышкой» и ее девочками, что проплакали не переставая несколько недель.
Харриет подула на подпись, но чернила уже высохли. «Ничего с ним не случится, — с презрением подумала она об отце. — Я могла бы попросить маму, она бы мне не отказала. Просто не хочу просить ее об этом сейчас, а то вдруг она тоже вспомнит про этот мерзкий летний лагерь?»