наливается из него чай в большую золочёную чашку с медальоном, накладывается туда много сахару, подливается много сливок, и всё это несётся в кроватку к Мише. Карповна поит его чаем, а Дуня угощает опять разными сдобными печеньями. Миша послушно ест вкусные сдобные булочки.
И всё-таки ему не спится, теперь тем более. Бабушка в отчаянии.
— Сглазил кто-нибудь, — шепчет ей на ухо Карповна. — Завтра спрыснуть бы с уголька.
— Ступай, Дунька, — говорит бабушка, — спой Михаилу Ивановичу песенку: авось убаюкаешь...
И как в былое старое время, когда он был ещё маленьким и его качали в колыбели, Дуня поёт ему, подавляя зевоту:
А я котику-коту За работу заплачу,
Шубку новую куплю И сапожки подарю...
— Меховые? — шепчет Миша, которому бабушка велит носить меховые сапожки.
— Меховые, барчук.
У кота-воркота Была мачеха лиха...
— Слава те Христос, спит! — шепчет старая барыня.
А Дуня, качаясь, с закрытыми глазами, сонным голосом продолжает:
Она била кота,
Приговаривала...
— Ступай спать, дура! — трясёт её за плечо Карповна.
II
Так и растёт пареная репка — Миша: среди сказок няни Авдотьи да среди сладких булочек няни Карповны и скучных разговоров взрослых, растёт мечтательный, неподвижный, болезненный, между женщинами, боясь до смерти мужчин, из которых знает одного отца, а дедушку совсем не помнит.
Впрочем, знал Миша ещё священника Новоспасской церкви, отца Иоанна, добродушного старичка, приходившего частенько к бабушке побеседовать на душеспасительные темы.
Когда приходил отец Иоанн, у всех женщин наверху делались умилённые лица; бабушка угощала его разными вкусными вещами: грибочками солёными и маринованными, икоркой, пряничками, смоквами, а так как он часто навещал бабушку во время болезни, угощение ставили на стол в её спальне.
Бывало, лежит бабушка на своей широкой постели, а отец Иоанн толкует ей про житьё святых да про свои путешествия ко святым местам.
— Глядите, батюшка, как младенец вас слушает... — умиляется бабушка.
Отец Иоанн видит, что Миша гладит своей ручонкой переплёт «Жития святых», принесённого священником. Он открыл крышку и смотрит на чёрненькие буквы. Какие смешные!
— Много ль годочков дитяти? Что-то позабыл, Фёкла Александровна.
— Четыре годочка минет в канун Константина и Елены, — отвечала бабушка. — А умён не по летам, тих тоже: всё молчит, глядит да думает. Мухи не обидит, моё сокровище; а посмотрите, кажись, и грамоту понимает?
— Учиться хочешь? — спрашивает священник.
— Хочу, — медленно тянет Миша.
И священник показывает ему буквы. Мальчик запоминает чёрные значки и после нескольких посещений отца Иоанна, показывая пальцем на оставленную книгу, выводит слова:
— Не-ка-я де-ви-ца...
Все озадачены. Бабушка всплёскивает руками:
— Карповна, слышишь?
— Слышу, матушка-барыня, слышу...
— Господи, до чего ребёнок-то разумен — ровно ангел! — вскрикивает Дуня и на ухо Карповне шепчет:
— Правда, сказывают, такие дети не живучи? У Бога, вишь ты, они надобны?
— Молчи, барыня услышит...
Миша скоро выучивается читать довольно сносно и, водя пальчиком по строкам «Жития святых», читает певучим голосом и о святой Екатерине, царской дочери, что приняла мучения, и о святом учителе преподобном Феодосии Печерском. Его слушают только женщины; сердца их наполняются восторгом; Мишу хвалят наперебой.
Так идут дни за днями, и уже наступила пятая весна жизни мальчика.
Но заботы окружающих и любовь не делали крепче, здоровее ребёнка; лицо его было бледно и одутловато; желудок варил плохо; на лице часто появлялись лишаи и золотушная сыпь.
Порой наверх заходил отец Миши, но редко.
Иван Николаевич, капитан в отставке, безвыездно жил в деревне и с утра до ночи был завален делами сельского хозяйства; ему некогда было возиться с детьми. В минуты свиданий с мальчиком он говорил матери:
— Дозвольте мне доложить вам, маменька: может, Миша мог бы ходить с Поленькой хоть часок в саду в песке играть? У него бы и щёки румянее стали. Поленька...
— Ну и води на здоровье свою Поленьку! У Поленьки твоей здоровья хоть отбавляй, а Мишенька — телосложения нежного. Давеча его вывели в сад — и день-то был тёплый, а как подул ветерок, глазки от ветра у него покраснели, а наутро на личике — круги, сыпь...
И она показывала на злополучные «круги» — лишаи на лице Миши.
И росла, и вяла в тепле злополучная пареная репка.
Ранним утром Миша лежал ничком и рисовал мелом на полу Новоспасскую церковь. Совсем было бы похоже, да пятилетний мальчик забыл, с какой стороны у церкви большое дерево, и это беспокоило его. Рисует, пыхтит и опять стирает.