Когда Ирина Фёдоровна хотела украдкой спрятать от него «вредную книгу», заставлявшую его прятаться под столами, Миша поднял крик.
— Ну, бросьте — тронули мимозу, — добродушно сказал Иван Николаевич, а старичок-родственник прибавил:
— Бросьте: вреда книга не принесёт, а Мише лучше читать, чем бить баклуши.
Он привёз Мише и другие тома того же собрания путешествий. И, выводя контуры ушей, носа, Миша думал о Цейлоне, Суматре, Яве, о кофейных плантациях, о кокосовых пальмах и пышных цветах, о беспредельном океане...
Он рисовал и думал:
«Вот здесь маленький мыс, где приставал корабль Колумба, а вот залив, где нашли первые следы краснокожих...»
И он восторженно рассказывал о прочитанном девочкам.
В яркий солнечный день, выходя в сад, Миша ложился на лужайке под тень большого лопуха или папоротника и думал, что лежит в громадном тропическом лесу, где бананы свешиваются над ним, где обезьяны бросают в него шелухой ананасов. Сейчас зашевелятся ветви, но не тигр бросится на Мишу, а нежные блестящие колибри слетят сверху и закружатся на солнце резвым хороводом... А павильон на островке пруда кажется ему дворцом могущественного раджи.
— Мишель, где ты, дитя моё? — звала Роза Ивановна.
Миша отозвался, не сразу отрываясь от лучезарного сна...
V
Кончалось лето 1812 года. В эту пору только и говорили о французах, которые шли громить Россию. Рассказывали о могучей силе французского императора Наполеона и о страшной численности неприятеля. В Успеньев день приехавшие в гости в Новоспасское соседи принесли страшную весть, что французы идут на Смоленск. Новоспасское, расположенное близ притока реки Десны, было вовсе не так уже безопасно.
— А что, не придётся ли и нам выбираться из родного гнезда? — говорил Иван Николаевич жене. — Тогда прощай все мои затеи...
Кругом рос страх к Бонапарту; многие помещики выбирались из своих вотчин.
На Розу Ивановну дворня немного косилась за то, что она была француженка, хотя она так обрусела, что не знала, есть ли у неё во Франции родные, и с ужасом думала о том, что её вдруг могут выгнать за пределы России.
Встречались по дороге телеги, сопровождаемые русскими солдатами; на них везли раненых; привезли их и в Новоспасское.
Губернский город Смоленск был взят французами; город пылал; жители спасались бегством. Горела Вязьма; говорили, что русские повсюду сжигают свои усадьбы, чтобы они не доставались врагу; рассказывали о битве под Лубиным, о Бородинском бое, а 2 сентября без единого выстрела французам была отдана Москва.
Все в Новоспасском плакали о Москве, будто хоронили что-то живое.
— Ну, что же, надо и нам выбираться, — решил наконец Иван Николаевич.
И стали приготовляться громадные возы с разным скарбом, возки с «важами» — широкими укладками, которые привязывались наверх, тяжёлые дормезы с лошадьми ярусом, карета — сущий дом, запряжённая шестериком сильных лошадей.
Детей охватила сутолока сборов; они метались от дома к возам, всё боясь забыть уложить свои любимые игрушки.
Миша незаметно сунул под сиденье кареты палку и два медных таза.
Дети стояли на заре на террасе, перед клумбой с георгинами и астрами, совсем одетые, вздрагивали от утреннего холода и прощались с милым садом, залитым золотом и пурпуром сентябрьской раскраски. Им было жалко этих трепещущих в осенней истоме старых клёнов, что сомкнулись навесом над аллеей, таких нарядных в осеннем уборе.
VI
Был август; кончилась уборка хлеба. У подъезда Новоспасского дома остановилась карета старшего брата Евгении Андреевны Афанасия Андреевича Глинки, и из неё вышел Афанасий Андреевич, одетый с иголочки, и нарядная, шуршащая шелками, в широком салопе жена его Елизавета Петровна. За ними на телегах следовал крепостной оркестр.
Садилось солнце; к террасе подошли жницы с громадным снопом, украшенным цветами. Низко кланяясь, поднесли они этот сноп господам и, чтобы забавить гостей, затянули песню:
Ой, ты, сад, виноград,
Зелёная роща...
Из окна слушает Миша, и нежат ему душу родные звуки.
— Плясовую! — командует Иван Николаевич.
И две плясуньи выходят в круг, машут белыми платочками и под балалайку откуда-то появившегося парня плывут лебёдушками... Жниц угощают на кухне, и в столовой для господ готов великолепный ужин, и в то время как помещики подходят к дамам, чтобы вести их к столу, десятилетний Миша, забившись в уголок, не спускает глаз с оркестра дяди.