На самом деле объяснения наши были вполне примитивными, хотя в принципе и приближали нас к истине, а не удаляли от нее, как постоянные врачебные мантры о спонтанных заболеваниях и столь же спонтанных реабилитациях.
В десятом классе мы оба точно знал и, куда пойдем учиться, чтобы окончательно разобраться в Аликиных проблемах и, возможно, даже решить их раз и навсегда.
Я поступил в Физтех, а Алик стал студентом факультета прикладной математики в нашем университете — ко всеобщему удивлению, поскольку все, и даже Инна Борисовна, ставшая за долгие годы Алику если не второй матерью, то одной из любящих тетушек, были убеждены, что после стольких недель, проведенных в городских клиниках, Алику самая дорога на медицинский или по крайней мере на биологический.
Мы думали иначе и оказались правы.
Сержант Арье всю ночь храпел, сидя на стуле и привалившись к кухонному шкафчику. Игорь спал в своей комнате, Галя с Ирой не сомкнули глаз, о чем-то шептались в спальне, я слышал их шепот, но не разобрал ни одного слова, Анна Наумовна скорее всего тоже не спала, но из своей комнаты не выходила, звуков никаких я оттуда не слышал и даже несколько раз собирался войти и посмотреть, не случилось ли чего со старой, по сути, женщиной, однако дверь была заперта изнутри, и я не хотел поднимать шума, бродил по гостиной, обходя меловой контур, заглядывал в кухню, наливал себе кофе, стараясь не разбудить бдительного полицейского, выходил на балкончик, где к утру стало холодно, будто зимой, пришлось закрыть дверь, чтобы не дуло, и остаток ночи я провел, стоя у окна и пытаясь собрать разбегавшиеся остатки мыслей.
Очевидны были два обстоятельства. Первое: Алика убили. Второе: следователь по фамилии Учитель будет мучить всех нас вместе и каждого в отдельности, потому что больше ему мучить некого, преступника он, конечно, не отыщет, и непонятно, какие меры пресечения в конце концов придут ему в голову.
Вывод: я должен провести собственное расследование и найти убийцу прежде, чем официальное следствие зайдет в тупик. Или прежде, чем Учитель предъявит обвинение кому-нибудь из нас.
Почему-то я не подумал о том, что стану делать, если действительно раскрою это убийство. Где-то у края сознания этот вопрос теплился, но я мысленным щелчком отбросил его в тень, чтобы не мешал думать.
Думать мне было о чем. К утру, во всяком случае, я составил план собственных следственных мероприятий, рассчитывая на то, что Учитель все-таки будет достаточно благоразумен, чтобы не задерживать никого из нас и не ставить себя в глупое положение.
Игорь не пошел в школу, Ира позвонила на работу и предупредила, что сегодня не выйдет, Анна Наумовна появилась из своей комнаты ровно в семь, молча проследовала на кухню, налила себе кофе, печально оглядела смущенного сержанта и удалилась к себе, не став на этот раз закрывать дверь на ключ.
Мы с Галей ушли в начале восьмого, потому что Светку надо было забрать у родителей и отвезти в садик, на работу Галя должна была явиться точно в девять, иначе в одну минуту десятого на ее столе окажется письмо об увольнении. Я мог в принципе на работу и не поехать, посидеть дома и попытаться собрать хотя бы мысленно все сведения, которые позволили бы мне разобраться в том, что произошло вчера вечером, но понятно было, что дома меня непременно найдет следователь Учитель, думать все равно не даст, а отвечать на его вопросы мне не то чтобы не хотелось, просто я хорошо себе представлял, какие вопросы он будет задавать, и помогать следствию идти по неверному пути я, конечно, не собирался.
Со следователем мы столкнулись в подъезде — я пропускал жену в дверь, а Учитель собирался войти.
— О, — сказал он, — вы уходите? Я же просил вас…
— Доброе утро, — сказал я. — Видите ли, нам нужно отвезти дочь в детский сад, сейчас она у Галиных родителей, потом Галя должна поехать на работу, а я, хотя и могу сегодня на кафедре не появляться, все же хотел бы…
Учитель переводил взгляд с меня на Галю и обратно, принял, наконец, решение и сказал:
— Пусть ваша жена сама отвезет дочь и едет по делам. Я ведь смогу вас найти в любое время? А вы, — он посмотрел на меня, — поднимитесь, пожалуйста, со мной в квартиру, я проведу официальный допрос, а потом…
— А потом, — подхватил я, — в зависимости от результата: на свободу или в камеру.
— Не люблю плоских шуточек, — поморщился Учитель. — Можно подумать, убили не вашего друга, а постороннего человека.
— Так я пойду? — неуверенно проговорила Галя. — Иди, — сказал я. — Телефон не выключай.
— Нет, конечно…
Мы вернулись в квартиру, и следователь отпустил сержанта отдыхать, что было, по-моему, совершенно лишним.
— Женщины, — сказал Учитель, когда мы остались одни на кухне, — очень сильно переживают? Я имею ввиду: если я сейчас захочу их допросить, они…
— Не закатят истерик? — перебил я. — Нет, не закатят.
— Очень хорошо, — пробормотал он. — Тогда, пожалуйста, попросите сюда мать убитого. И побудьте в гостиной, хорошо?
Странным человеком был этот Учитель. Я не мог пока понять — к лучшему это или к худшему. Любой другой израильский полицейский (насколько я мог судить по практически нулевому личному опыту общения и по многочисленным телевизионным репортажам о работе полиции) вызвал бы всех в отделение, продержал часа два-три в коридоре в очереди с наркоманами и воришками, потом долго писал бы что-то на иврите на длинных листах, задал бы сотню относящихся и не относящихся к делу вопросов… Впрочем, не знаю. Конкретно следователь Учитель вел себя нестандартно, и я, выходя из кухни, позволил себе спросить:
Известно ли точно, что стало причиной…
— Смерти Алекса Гринберга? — закончил вопрос следователь. — Да, известно. Проникающее ранение в область сердца. Длинное узкое лезвие — стилет или, возможно, шило. Поражен левый желудочек…
— Алик…
— Смерть наступила практически мгновенно, секунд за десять — пятнадцать, если вы это хотели спросить.
— Но ведь здесь нет ни…
— Пожалуйста, — настойчиво сказал Учитель, — позовите Анну Наумовну Гринберг. Я так и сделал.
Мы сидели с Ирой на диване и смотрели на белый меловой контур.
— Матвей, — спросила Ира, — ты думаешь, нужно ему все рассказать?
Похоже, она хотела продолжить наш вчерашний разговор с того места, на котором он прервался.
— Нет, — сказал я. — Тогда он точно решит, что мы сговорились и не хотим сотрудничать с полицией.
— А мы хотим?
— Должны, — сказал я. — Нужно точно отвечать на вопросы. Не больше, понимаешь?
— Наверно, у нас должен быть адвокат…
— Зачем? Никого пока ни в чем не обвиняют. И если у следователя есть голова на плечах, то не обвинят.
— Но Алика убили… — Да.
— На наших глазах… — Да.
— Кроме нас, в квартире никого не было…
— Да, — в третий раз согласился я.
— Значит, — сказала Ира» — только кто-то из нас мог…
— Нет, — сказал я.
— Что значит нет?
— Видишь ли… Что бы ни говорили и ни писали в газетах о нашей полиции… Нужны доказательства, понимаешь? Обвинить можно только одного — того, кто ударил. Остальные могут быть соучастниками, свидетелями, кем угодно, но их нельзя обвинить в убийстве и арестовать по этому обвинению. Нужны улики. Орудие преступ… Извини, что я…
— Пожалуйста, Мотя, — сказала Ира. — Мы должны все обговорить. Я потом буду плакать. Я уже плакала ночью. Надо поговорить, Матвей.
— Да, — прокашлялся я. — В общем, где то длинное тонкое лезвие, о котором сказал следователь? Его нет. По форме и длине подходят ножики, что лежат… лежали в ящике… там, у Игоря в комнате.
— Кто-то мог взять…
— Да? Если кто-то это сделал, то остальные должны были видеть.
— Полиция действительно думает, что мы тут все сговорились?
— А что им еще думать? — мрачно сказал я, — Естественно. Это единственная для них приемлемая версия. Кто-то из нас убил Алика, а остальные его покрывают и врут обо всем на свете. Невозможно обвинить всех сразу.