Слушая чтение списка, некоторые солдаты исподтишка ухмылялись, но большинство повесило головы,— особенно те, что боялись попасть в ездовые; со страхом косились они в сторону коновязей. Задумался и тот, что мечтал стать шпорником. Наконец, подошла очередь решить самый важный вопрос: выбрать писаря — так сказать, министра просвещения батареи. Налицо имелось два кандидата, причем один из них почти не сомневался, что назначат именно его; однако фельдфебель не любил сразу же брать под свое покровительство тех, что рассчитывали на него больше, чем иной депутат на своих избирателей, и, когда он назвал имена обоих кандидатов, его подопечный стал уже раскаиваться в том, что одолжил ему пятьдесят левов.
— Кто из них поотесанней? — спросил начальник.
Фельдфебель начал обстоятельно докладывать о достоинствах и недостатках каждого и только в заключение замолвил словечко за своего ставленника, пояснив, что на днях этот новобранец послал письмо домой и так написал адрес, что даже почтовый чиновник не сразу его разобрал,— до того кудревато была выписана каждая буква.
— Подходящий для нас писарь, не в пример прошлогоднему,— тот и отчета не умел составить.
Будущему писарю уже мерещилась просторная канцелярия батареи с отдельной койкой. «Никаких учений, постоянные встречи с фельдфебелем и офицерами,— мелькало у него в голове.— А в канцелярию младшие и даже старшие фейерверкеры будут входить, опасливо озираясь на него, писаря. Особое довольствие с кухни, а если почаще выпивать с фельдфебелем, то, глядишь, и звание присвоят досрочно, а тогда уж и солдаты козырять станут...» Ни одна черная мысль не омрачала настроения счастливчика, хотя только на днях некий старший фейерверкер, которому он одолжил пять левов, закатил ему такую оплеуху, что будущий писарь забыл, откуда он родом.
— Ты что думаешь? Одолжил пять левов, так можешь и против отечества бунтовать? Так, что ли?
Вопрос был настолько ясен, что бедняга перестал соображать, кто кому должен.
Крайними на левом фланге стояли два солдата невзрачного вида. Лица у них были самые заурядные, обмундированы они были так, что походили скорее на каторжников, чем на храбрых воинов болгарской армии.
— Что за люди? — спросил майор, указывая на них.
— Из одного выйдет неплохой вестовой, а второй совсем бестолковый; пока что присматривает за батарейными свиньями.
— Читать умеешь? — спросил командир первого.
— Нет!..— ответил солдат и тряхнул головой.
— Почему не учился? — самодовольным тоном продолжал расспросы командир.
— Братишки учились, меня тоже посылали в школу, да чтоб им пусто было, этим книгам, учиться — не в игрушки играть, трудно это, ни черта не поймешь...
Командир батареи не нашелся, что на это ответить.
— Ну, а ты? — спросил он второго.
Солдат растерянно взглянул на майора, потупился, покраснел. В потрепанной шинели, застегнутой только на две пуговицы, он всем своим видом как бы говорил: «Зачем смеетесь надо мной?»
— Считать умеешь? — допытывался начальник. .
— Умею... Раз, два, четыре... шесть...— и запнулся,— этим исчерпывались его арифметические познания, накопленные за двадцать один год жизни.
Майор и старший офицер расхохотались, а фельдфебель только ухмыльнулся в усы.
— Скажи, сколько свиней на батарее?
— Шесть, господин дядька[3] — так он называл всех старших: по видимому, первый из этих «дядек» произвел на него сильное впечатление.
— Ты, должно быть, и себя причисляешь к свиньям,— заметил командир.
На этот раз даже фельдфебель не удержался от громкого смеха, а солдат, беспомощно озираясь, покраснел еще гуще и пробормотал виноватым голосом:
— Не могу я их сосчитать... знаю всех до одной... а пересчитать не могу,— и снова залился краской.
— Вот ваш вестовой,— решил майор, оборачиваясь к поручику, а тот нахмурился, но возразить не посмел; оба они давно уже соперничали на вечеринках и балах, и там поручик был непобедим, но здесь приходилось склонять голову перед начальником.
Командир постоял еще немного, собираясь в связи с назначениями обратиться к солдатам с какими-то сильными, убедительными словами, но, поразмыслив, подозвал старшего офицера и направился с ним к экипажу, оставив солдат с их мечтами и разочарованиями. От милости начальства зависят поощрения и наказания, аресты и повышения — словом, все, чего человек страшится или жаждет. Недаром один из капитанов как-то кричал на свою батарею: