— Прошли те времена, бай Ягоридов,— меланхолично говорил Маничков,— когда нас упрашивали служить, а мы ломались. Теперь не то — сорвешься раз, и конец! Плачь, в ногах валяйся, хоть вешайся среди бела дня перед зданием министерства — ничто не поможет! Да... нынче лучше помалкивать... лучше не здороваться, не прощаться с теми, от которых нам нет никакой пользы, особенно со всякими уволенными чиновниками и другими бездельниками, вроде социалистов, анархистов и македонских революционеров; да и денег не надо жертвовать ни на какие дела. Теперь какого министра ни назначат, а государство будет прежде всего следить за тем, чтобы ему служили преданные чиновники. И потому, хоть мы и не принимали присяги, все-таки обязаны поклясться самим себе: служить верой и правдой, а начальству не перечить; если же оно паче чаяния обзовет тебя скотиной, сделай вид, будто ты иногда и в самом деле ей уподобляешься. Правильно сказал один из наших поэтов: «Учтивый поклон спины не переломит». Из всего написанного Вазовым мне больше всего нравится эта строка.[16] Кстати, если уж речь зашла о поэзии, мы не должны выписывать никаких газет — ни правительственных, ни оппозиционных, потому что они только смущают людей: ведь как бы ты ни был безразличен ко всему на свете, по стоит тебе прочитать заметку о том, что некий министр хапнул половину бюджета,— и ты, чего доброго, что-нибудь сболтнешь насчет этого; а если ты газет не выписываешь — ты знать ничего не знаешь, и совесть у тебя чиста, как у младенца...
— Не только газет,— прервал его Ягоридов,— но и журналов читать не будем: на старости лет учиться поздно, С нас хватит и того, что мы знаем, а в журналах за последнее время рядом со стишками строчат такие небылицы и про армию и даже про самого князя... будто он... Каким бы он ни был—это его дело... Правильно, правильно говориш, бай Манчиков, кончаются наши времена! Теперь молокососы с какими-то там дипломами толпами рыщут в поисках работы... Дипломы! А помнишь доктора права Мисиркова? Умер от голода. И после его смерти в комнате у него ничего не нашли, кроме диплома, да и тот мыши изгрызли, остались только слова: «Dokteur en| droit Missirkoff...»[17] А ведь среди этой молодежи имеются и такие горлопаны, что не признают ни секретарей, ни начальников отделений, а прямиком лезут к самому министру: «Требую службы! Я учился за границей, а у вас, говорят, служат какие-то Маничков с Ягоридовым, получившие допотопную подготовку. Будьте любезны, увольте их, потому что я, человек с высшим образованием, не имею времени голодным скитаться по улицам». Вот как они говорят о нас! Будь я министром, я ответил бы такому: «Ты, приятель, либо социалист, либо черт знает кто,— не признаешь ни бога, ни князя, ни армии. Так чего же ты от нас хочешь? Ступай ищи такое царство, где нет ни бога, ни князя, ни армии». Вот что я сказал бы ему.
-Да, да,—сочувственным тоном подтвердил Маничков,— главное, с сего дня надо как можно реже заглядывать в кофейни, где собираются всякие политиканы,—нам нельзя попадаться им на глаза... Так вот и дотянем до пенсии, а пенсия штука хорошая, она понадежнее жалованья... Как построим себе по домику, да накопим деньжонок, тогда пускай хоть и прогоняют со службы; может, тогда мы и сами подадим в отставку... Вот когда вздохнем малость, глядишь — и сами настрочим что-нибудь в газетку: например, про незавидное положение наших чиновников, про образование детей пенсионеров или вообще что-нибудь насчет пенсий...
Такие беседы они вели почти каждый день и строго выполняли советы, которые давали друг другу. Они перестали бывать не только в кофейнях, но и в гостях. А жен своих предупредили в самой категорической форме, что бросят их, если те вздумают болтать о службе, о политике или о каком-нибудь министре.
Дав себе слово высказываться лишь тогда, когда их спрашивает начальство, они мало-помалу отвыкли от сложных фраз, а вскоре наполовину забыли и родной язык. Напрасно приглашали их старые знакомые обедать или ужинать: Маничков и Ягоридов не нарушили своей клятвы; и свет постепенно забыл об их существовании. Кое-кто даже стал подумывать, уж не скончались ли они. Но друзья, довольные своей судьбой, благодарили бога за то, что тот внял их молитвам, и от души желали одного: чтобы ничто не напоминало людям об их существовании. И никто во всей вселенной, ни один человек из миллионов, мечтающих об известности и славе, ничего о них не знал... Только в каждой ведомости против фамилий Маничкова и Ягоридова бесконечно повторялось одно и то же: «Годовой оклад — столько-то тысяч левов».
1901
ГЕНКО МИХОВ