Перед его мысленным взором стоял Паладини, улыбающийся фотографии виконтессы. Как хорошо знал Пьетро эту улыбку. Такой улыбки он больше ни у кого не видел. Какой другой смертный так жадно любит жизнь?
«Весь век дитя... И горькую чашу он выпьет весело, доверчиво... Но кто подносит ее!»
В столовой Паладини запел: «Salve, dimora casta, pura!» [22]
Пьетро поставил бутылку на стол.
— Нет!.. — воскликнул он.— Пьетро не может стать убийцей. Пьетро может создавать гениев, но не в силах их убивать. Это дело толпы. Я уйду один. Не могу остаться с тобой, Паладини. Ты сошел к простым смертным, так иди же с ними».
Он достал из выдвижного ящика письмо, положил его на стол и завел граммофон. В комнате зазвучал дивный голос — голос его Паладини.
Пьетро наполнил бокал и, как путник, истомленный жаждой, залпом выпил вино и опустился в кресло.
До Паладини донеслось вступление к «Сумеркам». И у него зародилось страшное подозрение. Что-то болезненно дрогнуло в его душе, словно землю под ним тряхнуло.
— Пьетро! — в ужасе крикнул он.
Ответа не было, только скорбные звуки, исходившие из граммофона, терзали душу Паладини. Он кинулся в кабинет, распахнул дверь и замер...
Пьетро неподвижно сидел в кресле. Лицо его было спокойно, как во сне. На столе стояли бутылка и бокал, на дне которого осталось несколько капель вина; рядом лежало письмо. Волшебная мелодия все еще звучала.
Паладини не смел шевельнуться, не смел позвать Лауру.
Что он мог сказать ей?
Учитель умер! Значит, он не запугивал, но говорил правду. Паладини представил себе, как будет злорадствовать Орсини, увидел его лицо... Потом вся его собственная жизнь год за годом промелькнула пред ним: нищета, борьба, отчаяние; потом — победа, богатство, слава...
И вот теперь—труп Пьетро!..
Неужели это конец?
А со стены на него смотрел его соперник — великий в прошлом Луиджи.
Скорбные звуки лились из граммофона. Паладини не мог слышать этот голос. Он толкнул столик, и труба вместе с пластинкой упала на пол.
Паладини взял письмо, разорвал конверт и прочитал:
«Умирая, прошу Вас об одном: не пойте. Пейте сколько угодно, но не пойте... ибо Вы уже не Паладини. Он умер, и сегодня я хороню его вместе с собой. Как-то я сказал Вам, что Вы будете великим певцом, и Вы стали им. Сейчас Вы — ничто. Поверьте старому учителю. Середины для Паладини нет. Он или бог — или ничто. Вы не желали, чтобы Вас сравнивали с Орсини; теперь он выше Вас».
Прочитав письмо, Паладини оглянулся кругом. И ему почудилось, будто он стоит на развалинах вселенной. Вокруг был хаос.
И в этом хаосе он стал искать светлый луч, углубляться в прошлое... Труппа, Мариетта... Но образ Мариетты расплывался... А труппа?.. Неужели все это действительно было? Неужели он нищенствовал?
Певец вспомнил священника Паладини...
Паладини!.. Это великое имя — не его настоящее имя, оно чужое.
Взгляд его скользнул по конверту. Письмо адресовано «Джиованни». Да, он не Паладини, он Джиованни, бедный корсиканец, который столько лет обманывал весь мир.
Ужас объял певца, но все-таки в мозгу его продолжала биться мысль: есть на свете то, чего Пьетро убить не может,— есть Люси!
Он достал ее фотографическую карточку, положил на стол и впился в нее глазами. И ему почудилось, будто улыбающееся лицо Люси приняло серьезное, сдержанное выражение.
«Ей нужен бог, а не простой смертный, не я».
Отодвинув карточку, Паладини снова взглянул на Пьетро.
В памяти его воскресли их первая встреча, Милан, Орсини, овации в честь Пьетро, дебют, опьяненная публика. Тогда Пьетро, великий Пьетро, вышел на сцену и заявил, что он больше уже не будет петь. Ради ученика он отказался от славы... и умер тоже из-за него.
— Пьетро!—вскрикнул Паладини.— Я тебя убил! — и упал на колени. По лицу великого певца, но блудного сына, текли горячие слезы.— Учитель, прости меня!..
Паладини задыхался, ему не хватала воздуха. Он встал и открыл окно.
Город ликовал. Слышались шум, музыка, звонкие женские голоса, смех. Ярко освещенные улицы убегали вдаль, толпы двигались во всех направлениях.
Безысходное одиночество, невыразимая скорбь о чем- то навеки утраченном охватили певца.
Он бессильно опустился на стул у стола.
«Я не Паладини!..» — Эта мысль жгла его мозг.
Его обуяло безумное желание исчезнуть, заставить всех забыть его...
Он отвернулся, и когда поднял глаза, увидел, что Луиджи со стены укоризненно указывает ему на труп Пьетро, а его, Паладини, зовет к себе.