В окно врывались жизнерадостные песни, говор и шумы праздничного Неаполя.
1920
МАЛЕНЬКИЙ СОДОМ
...Плод...
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Бывали хуже времена,
Но не было подлей.
Скорый поезд мчится в Софию. В одном из вагонов, прильнув к окну, стоит капитан Абаров. Другие пассажиры спокойно сидят, курят, читают газеты. Ничто окружающее их не интересует—ни люди, ни природа; им надоела эта однообразная дорога со знакомым пейзажем.
Абаров радостно смотрит на мелькающие перед ним нивы, луга, фруктовые сады, не может наглядеться на разбросанные среди полей деревни и отдельные хижины. Глаза его устремлены вдаль, а мыслями он еще дальше— там, где раскинулась, сейчас еще невидимая, его обожаемая красавица София. День будничный, а для него сегодня праздник. Все ему кажется таким торжественным, нарядным, и он не понимает, как можно оставаться равнодушным к такой красоте.
Три года он не ездил по этой дороге! Три года не был в Болгарии! Целая вечность!.. Сейчас она уходит в прошлое.
Перед его глазами невольно возник пыльный итальянский городишко, где он, как военнопленный, терпел унижения после ужасов, пережитых в окопах.
Неужели все это не сон?.. Он едет в болгарском поезде по родной земле, слышит родной говор — невыразительный, грубый, но свой, и говор этот во сто крат милее мелодичного итальянского языка.
Паровоз ускоряет ход, спешит, словно понимает его нетерпение. Измученная душа Абарова успокаивается, он прощает прошлые обиды. Изможденное лицо его проясняется. Он дышит полной грудью, жадно глотает родной болгарский воздух, оживает.
«Болгария! Любил ее, люблю и вечно буду любить,— думает он.— Болгарию Ботева и Левского, Шипки и Сливницы. Не сокрушили ее и в этой войне, не одолеть упрямого болгарина! Люблю ее и сейчас, хотя сердце обливается кровью.
Не выдержал богатырь. Но не потому, что его били,— нет! Он сам упал, запутался и теперь не может подняться.
И набросилось на него хищное зверье, чтобы растерзать его».
На глазах Абарова выступили слезы. В изнеможении он опустился на скамью. Нахлынули воспоминания о прошлом, мысли о будущем, и среди этого хаоса образов и картин он отчетливо увидел родной дом, сад, свою комнату, балкон, вокзал, а на вокзале — мать, отца, Олю, Ваню, пришедших встречать его.
Возвращается воскресший из мертвых. Но не вместе с полком, не под звуки оркестра, играющего «Марш Луизы»... Один, без оружия...
— Господа, кто следует до Софии, прошу предъявить билеты!
Паровоз дал протяжный свисток.
Абаров вздрогнул. Спустя несколько минут поезд подошел к софийскому вокзалу и, плавно замедлив ход, остановился. Люди, столпившиеся на перроне, подняв головы, заглядывали в окна вагонов.
Абаров вышел на площадку. Лицо его сияло. Он увидел родителей — быстро спустился, обнял их, по-детски прижался к ним; все трое заплакали.
— Митя!.. Ты!.. Жив... здоров... А как... Расскажи...— засыпали его вопросами старики Абаровы.
— После... потом...
— Хорошо, после, дома.
Вышли на площадь, где стояли извозчики. Перед Митей раскинулась столица. Только теперь он по-настоящему почувствовал себя свободным. Прошлое с его ужасами осталось позади. Он взглянул вверх и радостно воскликнул:
— Папа! Витоша! Наша Витоша![23]
— Идем, Митя, еще успеешь налюбоваться Софией. Теперь ее не узнаешь.
— Мне хочется целовать родную землю, папа! Ты понимаешь меня?
— Как не понять!
Подкатил элегантный автомобиль.
— За нами? — удивился Митя.
— Наш.
— Такая роскошь?
— Машины имеет чуть не вся София.
Отец пропустил сына вперед.
Сидя в автомобиле на противоположных сидениях, они невольно разглядывали друг друга после долгой разлуки.
Старик увидел в чертах Мити следы усталости и страданий; они морщинами легли на его лоб, как снег на крышу дома.
- «Да и не мудрено! Как у него хватило сил перенести столько лишений!»
Митя заметил, что отец пополнел и помолодел.
— Папа, я, наверное, выгляжу старше тебя? — рассмеялся он.
— Нет, не старше, но ты осунулся. Отдохнешь, подкормишься и снова будешь, каким был.