— К дьяволу всех этих скотов! — кричал один капитан.— Они забыли про тысяча восемьсот восемьдесят пятый год[2]; не понимают, что, не будь тогда нас — неизвестно, на что они теперь надевали бы свои цилиндры.
— Браво, браво! Ура! — раздалось в роще, и бокалы наполнились снова.
В эту минуту мимо проходил старик крестьянин. Никто и не взглянул на него, как не обращают внимания на ползущего муравья. А старик, напротив, оглядел веселящихся и буркнул себе под нос:
— Опять принесло! — потом махнул рукой, плюнул и направился к деревне.
Водка оказалась столь живительной, что тосты начали произносить задолго до обеда.
Один элегантный майор, с браслетом на руке — сувениром несчастной любви, поднял бокал. Он считался умнейшим человеком в полку, и потому все замерли в ожидании.
— Господа!.. Я не сказал: «дамы и господа», но верю, что прекрасная половина человечества вскоре простит мне эту вольность. Господа! — Еще внушительней повторил он и незаметно опрокинул рюмку в рот. Пришлось налить ее вновь.— Господа! — в третий раз воззвал майор, поднимая рюмку. Какой-то капитан схватил его за руку.—Я пью, господа, за те хрупкие, слабые, деликатные и нежные создания, которые решились разделить с нами нашу бурную жизнь, полную борьбы, лишений, тягот!..
Дальше майор продолжать не мог,— залпом осушив рюмку, он поник головой, выразительно посмотрел на браслет и прослезился.
— Ура! Ура! — загудела роща.
— Браво! Браво!—аплодировали растроганные дамы и особенно барышни.
— Да здравствует полк!
— Да здравствуют офицеры!
— Долой штатские сюртуки!—возопил один поручик, лежавший в траве.
Возгласы «ура» и «браво» поочередно оглашали воздух; недоставало только музыки. Уставшие глотки на минуту замолкли. Командир полка, до сих пор хранивший молчание, воспользовался наступившей тишиной и приказал подать ему бокал.
— Дорогие друзья и подчиненные! Майор Маников хорошо сказал, что мы — идеалисты, идеалисты в полном смысле этого слова. Как таковые, господа, выпьем за здоровье его высочества!
Прогремело такое мощное «ура», что женщины и те невольно стали вторить восторженным кликам. Одному капитану пришла в голову блестящая мысль воздвигнуть на месте пикника небольшой памятник с надписью: «Умирали и будем умирать». Однако тут же начались споры.
Барышни настойчиво требовали украсить надпись венком из незабудок. Некоторые предлагали послать князю телеграмму. К сожалению, водка, хоть запасы ее и были немалые, все-таки кончилась. Наступило молчание. Господа офицеры в большинстве еще не успели напиться, а уже стали клевать носом, умолкли и едва держались на ногах.
Вот почему на месте этого пикника до сих пор нет памятника.
Иванов и некоторые другие офицеры, только притворявшиеся пьяными, переглядывались с барышнями, приглашая их углубиться в рощу. Глазки у девушек вспыхивали, как спички, зажженные в темной комнате. Но вот сидевшая на ковре Марийка поднялась, сказав, что идет в рощу за цветами. Иванов поспешил за ней.
— Мадемуазель, мадемуазель, — шептал он, догоняя ее.
Марийка бледнела, краснела, снова бледнела, а руки у нее дрожали, и вместо цветов она, сама того не замечая, рвала траву.
— Мадемуазель! Я, мадемуазель... ждал, ждал...
В волнении она протянула ему пучок травы вместо букета.
— Мадемуазель... Марийка... я не могу без вас, не могу,— чуть не крикнул поручик, поднося траву к губам.
В кустах кто-то дико взвизгнул... Молодые люди вздрогнули и обернулись. На земле лежала Рада и,.кого - то проклиная, билась в истерике. На крик сбежались почти все женщины и те из офицеров, которые еще держались на ногах.
— Что такое, что случилось?
Увидев целую толпу, Рада зарыдала еще громче. Наконец, одному поручику удалось «привести ее в чувство».
— Что с вами? — нежно спросил он.
— Я увидела змею...
— Какую змею? — удивилась ее сестра.
— Эту ослицу, Марийку,—злобно прошипела Рада. «А все-таки я помешала им объясниться»,— утешала она себя в душе.
Немного погодя Рада окончательно пришла в себя, и поручик увлек ее вглубь рощи, решив доказать, что змеи не так уж опасны, как она думает, и не все они ядовиты.
Он был так любезен, наговорил ей столько комплиментов, что Рада забыла про Иванова и даже перестала злиться на Марийку.