Город в Италии... Снова окопы... В окопах Нина... «За твое здоровье!» — крикнула она и куда-то исчезла...
Теперь «Баркаролла», казалось, нежно шептала что-то.
Митя поднял револьвер и прижал дуло к виску... Перед глазами его что-то сверкнуло, завертелось и померкло...
Рояль умолк...
1920
ВИРЯНОВ[31]
Оставшись один в комнате, Вирянов принялся раскладывать по местам свои вещи. Открыл сундучок, достал новый костюм, осмотрел его, почистил и повесил на стену. Проверил рубашки, воротнички, носки и остался доволен своим гардеробом.
Все вещи у него были новые и добротные, хоть и не модные.
«На год я обеспечен»,— подумал он.
Потом Вирянов занялся своей библиотечкой: аккуратно расставил на этажерке все книги и лишь после этого достал свое самое сокровенное богатство — собственные рукописи. Он не уступил бы их Гешеву и за Евлогиево наследство. Отделив черновики от переписанного набело, он отложил в сторонку последний, еще незаконченный рассказ, с гордым, самодовольным видом облокотился на спинку стула и, задумавшись, размечтался.
Вирянов верил в себя.
Неотесанный, неуклюжий провинциал, в плохо сшитом костюме, недавно попавший в столицу и ни с кем здесь не знакомый, он сидел сейчас в своей скромной комнатке и, хорошо зная самого себя, был убежден, что покорит Софию — эту избалованную красавицу! — и в одно прекрасное утро, как Байрон, проснется знаменитостью. И хотя здесь у него еще не было друзей, но, окруженный дешевыми изданиями сочинений Пшибышевского, Гамсуна, Тетмайера, он не чувствовал себя одиноким.
Окончив пять классов гимназии в глухом провинциальном городишке, где он безвыездно провел свои юношеские годы, Вирянов по настоянию дяди отправился в Софию с рекомендательным письмом к некоему видному политическому деятелю и вскоре, очень довольный, занял место секретаря в одном государственном учреждении; жалованье — полтораста левов в месяц.
Строго упорядочив свои расходы, он пришел к выводу, что жить можно: «У других и этого нет».
Главное, он был твердо убежден, что теперешнее его положение только временное. Правда, никто, даже его покровитель, не обещал ему ничего лучшего, но какой-то внутренний голос подсказывал Вирянову, что его ожидает блестящее будущее, что в жизненной лотерее он вытянул счастливый билет.
В свободные часы Вирянов захаживал в трактир, бывал у семинаристов, на Курубагларе[32], и, хотя всюду ходил один, ни с кем не сближаясь, был жизнерадостен, как птица, выпущенная из клетки. Мысленно он жестоко расправлялся с рутинерством, предрассудками, холопством, клялся не ломать шапки даже перед членами царской фамилии. С иронической ухмылкой поглядывал он на министров, которые восседали в фаэтонах под охраной стражников, торчавших на козлах; сколь ничтожным казалось ему их дутое величие.
Он и не подозревал, что источником этих его настроений было нищенское жалованье в полтораста левов и полная зависимость от любого каприза того высохшего, неприятного старика, который устроил его на службу.
Вирянову удалось снять неплохую комнату, в которой было все необходимое, да и хозяйка его оказалась приветливой, чистоплотной, милой и веселой женщиной. Перед окнами садик — цветы, фруктовые деревья, беседка. Скромный домик стоял на окраине столицы, в Юч-Бунаре, и все-таки в черте Софии!
Столица обновила Вирянова, переродила его, влила в него свежие силы. Он жадно вдыхал софийский воздухи чувствовал себя необычайно легко; мысли у него были ясные, желания сильные; полный кипучей энергии, он был готов бороться, чтобы завоевать людей и жизнь.
Сын бедных родителей, Вирянов имел знаменитого предка: дядя его отца, известный участник восстании против турок, был взят в плен и умер от жесточайших пыток, но не выдал своих товарищей. Вирянов гордился им, чувствовал себя духовным наследником этого железного человека.
София опьяняла его. С наслаждением бродил он по улицам, любуясь высокими зданиями, что устремлялись ввысь с таким гордым видом, словно и знать не хотели, на чьи средства они построены; заходил в магазины, где продавались тонкие, как паутина, ткани; осматривал памятники, что рассказывают о прошлом, о канувших в вечность великих деяниях, но умалчивают о нынешних временах. Народное собрание, в котором побывало столько людей и не было ни одного человека в истинном смысле слова; театр с классической колесницей над фронтоном, неопытный возница которой гонит коней бог знает куда; мощеные улицы, где находятся здания банков, городского управления, министерств и где каждый столичный житель может так легко поскользнуться; трамваи, автомобили, электричество — все это ошеломляло растерявшегося провинциала, говорило ему о Западной Европе, напоминало о местах, описанных его любимыми авторами,— о тех местах, где жизнь не прячется в тени какого-нибудь могучего исторического вяза, а разливается вдаль и вширь, кипит, бурлит, увлекает, но не подавляет сильные натуры.